Джейн Джонсон - Преданное прошлое

Тем не менее через два часа я уже была на Паддингтонском вокзале и покупала билет до Пензанса с открытой обратной датой.

Прошло уже почти три года, как я в последний раз была в родном графстве. Тогда я то и дело курсировала взад-вперед, навещая мать. Самый мрачный период в моей жизни. Мама, до самого последнего года своей жизни пребывавшая в добром здравии, женщина крепкая и энергичная — в шестьдесят она еще бегала на марафонские дистанции, а в семьдесят продолжала плавать, — перенесла инсульт и в один момент потеряла не только контроль над половиной собственного тела, но и самостоятельность, независимость и вообще перестала быть личностью… и кончила тем, что оказалась в пропахшем мочой и антисептиками доме для престарелых.

Комплекс вины заставил меня часто ее навещать. Вины и страха. Мне с трудом удавалось подавлять этот ужас, который возникал от понимания того, что это именно то, к чему все мы в конце концов придем. У мамы по крайней мере были некоторые маленькие утешительные моменты — друзья и родственники, навещавшие ее. А вот я — женщина одинокая и бездетная, так что перспектива старости, физического и духовного угасания уже в тридцать три года страшно меня пугала.

В результате я руками и ногами цеплялась за Майкла- от жуткой безысходности, которая вынудила его скрываться от моих звонков поздно ночью и уезжать из города чаще, чем это было реально необходимо; подозреваю, что он был готов на все, лишь бы не слышать мои жалобы и не чувствовать мою боль. Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы понять, что мое поведение и его частые отлучки — и в географическом, и в эмоциональном смысле — имеют прямую связь; но даже после этого у меня не хватило мозгов увидеть наши взаимоотношения в реальном свете.

Когда поезд миновал Лискард с его симпатичной местной линией, что уходила в сторону, следуя всем изгибам речной долины, и вела через заросшие лесом холмы к морю и городку Лу, я припомнила, как Майкл сдался на мои приставания и приехал сюда вместе со мной на уик-энд. Его семья уже давно переехала из Сент-Остелла. С Корнуоллом его теперь ничто не связывало, если не считать скверных воспоминаний о школе и турпоходах на болота, как он сам мне заявил в самых что ни на есть решительных выражениях. Припоминаю, как Майкл — после того как я вся в слезах вернулась одна после посещения матери в ее богадельне — вдруг отправился на длительную прогулку, бросив меня в одиночестве в садике при отеле, и я не знала, вернется он или нет. Конечно, твердила я себе потом, мне было бы лучше одной, чем с таким слабым и эгоистичным человеком. Мысли еще долго оставались столь же унылыми и безысходными, как расстилающиеся вокруг болотистые пустоши, и я никак не могла сосредоточиться на обдумывании узора моего будущего настенного коврика, чтобы хоть как-то убить время.

Но когда поезд подходил к Камборну и на фоне неба появились терриконы отработанной шахтной породы, сердце у меня забилось так, что я пришла в полное замешательство. Заросли папоротника и утесника на продуваемых всеми ветрами холмах, одинокие болотистые пустоши, отмеченные поставленными вертикально камнями и могильными курганами, постепенно сменили чуть холмистые фермерские поля, позади которых ощущалось огромное и совершенно пустое пространство.

Падавший на все это свет — яркий и таинственный — предполагал неминуемое наличие океана где-то совсем поблизости. Прямо за горизонтом находилась граница мира, в сущности, край земли.

Именно из этих мест и происходила наша семья — неистовый корнуольский клан, — из Уэст-Пенуита, с самой западной оконечности Англии. Мама всегда называла эти места «истинным Корнуоллом», словно юго-восточные края предназначались только для всяких пришельцев и предателей своей страны, для людей, чьи истоки были больше и теснее связаны с (избави Бог!) Девонширом и современным миром, нежели с древним прошлым Корнуолла как независимой страны с собственными языком, королем и законами. Наши предки добывали олово еще до того, как эта отрасль промышленности окончательно развалилась. Вместе с ней исчезли и семейные состояния, после чего многие из здешних уроженцев рассеялись по всему миру — уехали в Аргентину и Австралию, в Канаду и Чили, — туда, где шахтерская профессия все еще оставалась хорошим товаром на рынке труда.

Я не поддерживала особых отношений с теми немногими родственниками, что проживали на этом краю земли. Некоторые из них — всякие троюродные и четвероюродные кузены и кузины — были на похоронах мамы, но нам практически не о чем было разговаривать, разве что обмениваться обычными соболезнованиями. Элисон знала их лучше, чем я. У всех у них были истинно корнуольские фамилии — Пенджл и Болито, Рауз и Такер — и образ жизни, как мне показалось, лет на пятьдесят и на целый континент удаленные от моего. Я так и не смогла понять, почему Элисон и Эндрю забрались так далеко от Лондона, если не считать незначительного скандала, вызванного романом Эндрю. Однако когда поезд приблизился к месту назначения, я, кажется, начала догадываться.