Джейн Джонсон - Преданное прошлое

— Выпей!

Холодная вода коснулась ее губ. Кэт заморгала и открыла глаза. Низко над ней склонилось лицо, черты расплывались, оно было слишком близко, она никак не могла сфокусировать взгляд, но лицо темное и глаза черные как уголь. Пальцы нежно погладили ее по лбу, легонько похлопали по щекам.

— Кет-рин, Кет-рин, очнись.

Куда она попала? Что происходит? Странные образы толпились в голове, образы корабля, плывущего по морю к зеленеющей вдали земле, ее кузен Роб у руля. Увозит ее куда-то…

Она с трудом села, ухватившись за руку, что прикасалась к ее лбу, пальцы судорожно впились в его ладонь.

— Не отпускай меня, я не хочу уезжать!

Голос звучал жалко и тоненько, совсем как тогда, когда ей было лет шесть и она умоляла, чтоб ее не заставляли навещать дядю и тетку. Ей ужасно не нравился сейчас ее собственный голос.

Рука крепко ухватила ее пальцы. Потом он их поцеловал.

— Ох! — Она обернулась и, прежде чем успела прийти хоть к какой-то рациональной мысли, уже ответила на этот поцелуй, прижавшись губами к его губам.

Поцелуй получился совсем не такой, каким ее тогда силой наградил сэр Джон Кил игру; тогда были сплошные колючие усы и язык, от которого разило табаком и пивом. Этот поцелуй пах травами и мятой, и ей вовсе не хотелось его прерывать.

В конце концов раис отодвинулся, держа девушку на расстоянии вытянутых рук.

— Что ты сказала, Кет-рин? Ты в свой уме? Или еще затмение?

Сфокусировав наконец взгляд, она забеспокоилась. Сложив руки на коленях, некоторое время не отрывала от них взгляда, пытаясь соображать. Повисло молчание как занавес. Мысли, неуклюжие, но быстрые, заполнили ей всю голову. Она ведь еще никогда в жизни не целовала мужчину по | собственной воле. И отнюдь не ожидала, что это произведет на нее столь сильное впечатление. Ощущение было такое, словно от этого прикосновения у нее горит кожа, вся кожа. Наконец, заставив себя хоть немного сосредоточиться, девушка спросила:

— Значит, я больше не твоя раба?

— Я освободил тебя. Ты теперь сама свой собственник, сама должен делать выбор. — Сиди Касим помолчал, потом добавил: — Сказать правда, я думаю, теперь я твой раб.

Она снова опустила глаза, стараясь подавить улыбку. Потом все же улыбнулась.

— Если я останусь, я должна буду перейти в ислам?

— Если ты будешь моя жена, Кетрин, то да. Но ты можешь остаться как свободный женщина, жить под моя крыша и продолжать свой работа, заработать деньги, и я не буду к тебе касаться, если ты так хочешь.

— Ты сделаешь меня своей женой?

Касим кивнул:

— Хочу всем сердцем.

— Своей единственной женой?

— Одна вполне достаточно.

— Мне казалось, ты собираешься жениться на своей кузине Хадидже.

Он рассмеялся.

— Думаю, эта история придумал сам Хадиджа. — Он прижал ее руку к своей груди, чтоб она почувствовала, как сильно бьется его сердце. — Ты пойдешь за меня замуж, Кет-рин Триджинна?

Она смотрела на него безумными глазами. Если так, то она должна будет сменить веру и быть проклятой навсегда, навеки — так уверяли все догматы ее религии. Она станет предателем, вероотступником, еретиком. Выбор, однако, был неясен изначально: Кэт даже не понимала, остается ли она по-прежнему христианкой в сердце своем, потому что она чего-то лишилась во время морского перехода, да и потом, в тюрьме для рабов. Она понимала: для того чтобы принять взвешенное решение, нужно учесть все, что свалилось на нее в этот день — Роба, свое освобождение, руку и сердце этого чужого человека, открывающееся перед ней будущее мастерицы-вышивальщицы, — и провести долгий день и еще более долгую ночь в размышлениях над вставшим перед ней выбором.

Она понимала, что должна, но не могла… Слишком много мыслей — и она просто сойдет с ума. Глубоко вздохнув, девушка сказала, очень быстро, пока не подвел голос:

— Я останусь здесь и буду твоей женой, Касим.

Именно в этот момент во двор вышел Роберт Болито. Он не слышал слов Кэтрин, но поза, в которой находились оба, стоя на коленях возле фонтана, никакого другого толкования не позволяла. Роб почувствовал, что вторгся в чужой мир, нарушил интимную связь, на которую спокойно смотреть не мог. Тупая боль пронзила сердце, ноги приросли к земле; весь его мир словно перевернулся, встал с ног на голову.

— Кэтрин!

Он видел, как она резко обернулась, отпрянув от корсарского капитана, отметил, как сияют глаза и пылают щеки, — сейчас она выглядела падшей женщиной, каковой, в сущности, уже стала.