Антология - Глубина тихого омута

— Это девочка! — жеманно произнесла девица, хотя он не спрашивал. Она наклонила голову, вытянула губы, и сучонка лизнула её в опарышевый рот.

Отвернулся. Из зала мастер вёл жену. Стрижка была остро модной, жене не шла и страшно её уродовала. Будто на него смотрела другая женщина, к которой бы он никогда не подошёл.

— Ну как? — жена, наверное, хотела увидеть на его лице новое, заинтересованное выражение.

— Вам очень, очень идёт! Посмотрите, как играет оттенок, какой переход цвета! Совсем другое дело, и форма ваша! Да ваш муж просто потерял дар речи от восхищения! — администратор за конторкой извивалась как угорь на сковородке.

Он кивнул, немой, как рыба, расплатился, и они вышли на улицу. Из порта тянуло костной мукой, и вскоре он совсем перестал различать эфир парикмахерской парфюмерии.

В отпуске, в старом городе тоже был порт, и они шли по набережной, разостланной по краю моря. Из многих ресторанов доносился запах морепродуктов, и витрины были обращены к нему рыбьими головами. На льду лежали дары подводного сада, от которых он давно устал, и приглашали его к трапезе. Навстречу шли разные люди, но в каждом было что-то знакомое: красные выпученные глаза окуня, выдающаяся нижняя челюсть зубатки, хищные зубы хека, перекошенный рот палтуса, вздыбленный хохолок ерша. Будто кто-то взял и превратил улов в этих странных прохожих. Под ногами, похожая на чешую, топорщилась булыжниками мощёная тысячу лет назад мостовая, а над головой алюминиевым рыбьим брюхом висело бесцветное небо. И ему казалось, что рыба повсюду, всё время рядом и никак его не отпустит.

В день отлёта по трапу поднимались в салон, и уже перед входом он повернул голову в сторону кабины и увидел молодого пилота: загорелые руки, лёгкое движение к приборам, угадываемая улыбка кому-то рядом. И когда самолёт пошёл на разгон, он, как всегда, представил себя командиром корабля, но впервые напрасно ждал забытого детского восторга, ликования от жути. А за миг до отрыва от земли подумал, что всё правильно, и он, немолодой, основательный и даже тучный, с дублёной шкурой и красными от холода и воды руками, и этот, почти юный и эфирный, — все находятся на своём месте.

Александр Секацкий: «Если можно представить себе убаюкивающую поэзию (почему бы и нет?), то у Сергея Герасимовича дело обстоит с точностью до наоборот: каждое стихотворение работает на манер будильника. Ритмическая и лексическая прерывистость относятся здесь к числу выразительных средств, отсюда и образы, неожиданные, внезапные как зигзаги молний:

Зачем-то снится Помпея.

Но, кажется, я успею

прежде, чем выпадет пепел,

выдохнуть — «я люблю».

Хорошее поэтическое определение скорости, физике его не осилить. И ещё нельзя не отметить один момент: внутренняя декламация, заложенная в этих стихотворениях, сама просится наружу».