Ласло Немет - Милосердие

Что касается романа «Эстер Эгетэ» (1956), то он был уже порожден назревшей потребностью в синтезе. Богатый, детальный анализ общественной жизни в нем напоминает «Человеческую комедию», «Вину» и «Последнюю попытку», женские же образы — «мифологических» героинь Немета. Эстер Эгетэ тоже смотрит на мир со стороны, однако находит путь к гармонии в готовности жертвовать собою ради других. Роман «Милосердие» продолжает именно эту линию творчества Немета.

Крах семейной жизни родителей ставит Агнеш перед необходимостью сформировать собственную позицию. Затем она и в своей личной жизни много раз оказывается перед выбором — к этому ее подводят и мировоззренческие проблемы, и медицинское поприще, и ее отношение к любви. Во внутреннем диалоге с собой ей удается найти четкий ответ лишь на один вопрос: она точно знает, каков ее идеал в любви; однако этот момент бросает свет и на все другие ее раздумья и поиски. В заключительном эпизоде романа Агнеш идет с Халми, хромым коллегой-студентом, готовящимся вскоре получить диплом врача; они беседуют, спорят, потом Агнеш берет его за руку и, скрывая унизительную для него жалость, вынуждает бежать вместе с ней. Этот бег, снимающий напряженность, заставляющий юношу забыть свое несчастье, является символом принятого Агнеш решения: во имя милосердия она выбирает Халми. Выбор ее — итог сложного внутреннего процесса. Агнеш — девушка со здоровыми эмоциями. Она и мать, в общем, способна понять: «если ты… пересадишь себе под кожу чужие нервы, тогда, разумеется, можно оправдать все на свете», — рассуждает она. Но — «потому-то и хорошо, что есть некие абсолютные законы — мораль или попросту человечность», поправляет она себя. Видя, сколько вокруг нее жертв ничем не сдерживаемых страстей, она выбирает самоограничение как путь, ведущий к «абсолютному закону». Любовь «следует приручить, привив ей благородство, чтобы она была слугой, а не тираном», — так формулирует она свое кредо в вопросе о любви. Таким образом, она стремится избежать трагедии Жофи Куратор: подавляя в себе страсть, она превращает ее в творческую энергию. Поэтому Ласло Немет и говорит, что в «Милосердии» он хотел Жофи Куратор — Электре противопоставить образ Антигоны.

Читателю не приходится расшифровывать суть «милосердия» Агнеш. В финале книги автор как бы сам выходит за пределы «собственно романа» к некоему отвлеченному обобщению. «Вот видите, вполне можем мы с вами бегать, — остановилась Агнеш и, притянув к себе Фери, поцеловала его в потный, разгоряченный лоб. И казалось ей в эту минуту, что она обнимает не только Фери, но мать, отца, тетушку Бёльчкеи, умирающую Мату, всех своих безнадежно больных, все огромное хромое человечество, которому она должна внушить веру в то, что оно может бегать, да следить еще, чтобы оно не споткнулось, не запуталось в своих непослушных ногах».

Перед нами последовательно и логично развернутая мысль, достойное большого писателя решение. Налицо поиски выхода художником, сознающим свою ответственность перед обществом. Но при всем том роман побуждает к дальнейшим размышлениям. Ибо даже высокое благородство решения героини не позволяет отвлечься от того факта, что женский образ, выражающий идею автора, слишком воздушен, бесплотен. Агнеш, правда, ведет сама с собой нескончаемый внутренний спор о любви, но он как бы и не затрагивает глубин ее существа: ей почти не приходится бороться с собой, человеческий ее «материал» однозначно благороден. Жофи Куратор и Нелли Карас проходят каждая через свой ад, и потому их судьба может служить примером того, как сложна и противоречива человеческая жизнь. Так что символическое решение Агнеш, сделанный ею выбор проблему человеческого поведения, проблему поисков человеком гармонии с самим собой представляет как бы более легковесной, чем трагические образы ее литературных предшественниц. Но в других аспектах Агнеш человечнее их. Терпение, с каким она пытается помочь родителям примириться друг с другом и обрести покой, скромная, но тяжелая ее работа в больнице, среди обреченных — все это демонстрирует ее жизненный идеал, пожалуй, более красноречиво, чем программно заявленное «милосердие» в любви. Гуманизм ее — цель более туманная, чем милосердие, но зато и более многообещающая. Ибо милосердие, пускай и самое тактичное, таит в себе момент снисхождения, если не высокомерия. В то время как истинным гуманистом, вероятно, способен быть лишь тот, кто ощущает себя частью этого больного, страждущего мира.