Джеймс Фрей - Миллион мелких осколков

Восемнадцать месяцев назад в Париже я так избил человека, что он, возможно, умер. Это был священник.

Я делаю еще один вдох.

После ареста в Огайо, сидя в тюремной камере, я вдруг задумался о своей жизни. В двадцать два года я был алкоголик и наркоман с десятилетним стажем. Я ненавидел себя. Я не видел будущего перед собой, а все мое прошлое состояло из безобразий и саморазрушения. Я решил, что мне нужно умереть.

Меня выпустили под залог, а я сбежал и полетел обратно в Париж. Пришел к себе в квартиру, выпил бутылку виски и написал записку. Всего три слова – не оплакивайте меня. Положил ее на кровать, вышел из дома и пошел на поиски первого попавшегося моста. Чаще всего парижане кончают с собой таким способом – бросаются в Сену с моста. Прыгаешь, ударяешься о воду, и либо умираешь от удара, либо тонешь.

Пока я шел, меня разобрали слезы. Я плакал от мысли, что зря потратил свою жизнь и наделал столько глупостей, и еще от радости, что наконец-то это все закончится. В то же время начал просыпаться страх. Как-никак, убить себя – непростое дело, и я понимал, что обратного пути не будет. Жизни конец. Я не верю ни в небеса, ни во что подобное. Жизнь кончается после смерти.

Перевожу дыхание.

Я увидел церковь, и страх взыграл с такой силой, что я решил зайти. Я рассчитывал, что там будет спокойно и тихо, я смогу посидеть один и подумать. Нашел пустую скамейку, сел и заплакал. Так прошло много времени. Я просто сидел и плакал.

Перевожу дыхание. Ярость, которая было улеглась, снова поднимается, пока я рассказываю.

В какой-то момент ко мне подошел человек, одетый так же, как вы. Он спросил, хорошо ли я себя чувствую. Я ответил – очень плохо. Он назвал себя отцом и сказал, что у него большой опыт, он много общается с молодыми людьми, и если я хочу поговорить с ним о своих проблемах, то можно пройти к нему в кабинет и все обсудить. Я сказал нет, я хочу побыть один. Он сел рядом со мной и стал настаивать, чтобы мы прошли к нему в кабинет. Он говорил, что наверняка поможет мне, и твердил – давай пройдем в кабинет, давай пройдем в кабинет. Я подумал, что хуже от этого не будет, и пошел с ним.

Опять перевожу дыхание. Ярость нарастает. Я говорю.

Его кабинет находился среди помещений за алтарем. Когда мы вошли, священник запер дверь на замок. Мне следовало бы сразу насторожиться, но он же священник, черт возьми, мне и в голову не пришло ничего дурного. Я сел на диван, он рядом, спросил, что со мной, и я рассказал ему. Рассказал про свою наркоманию, про свою дерьмовую жизнь, про тюрьму, из которой только что вышел, про свой план покончить с собой. Все время, пока я рассказывал, он сидел, смотрел на меня и делал вид, что слушает. Когда я закончил, он протянул руку, положил мне на колено и сказал – ты обратился по адресу, я не сомневаюсь, что смогу помочь тебе. Мне не понравилось, как лежит его рука, и я убрал ее со своего колена. Он положил ее обратно и сказал – если Бог послал меня тебе в помощь, ты тоже должен кое-что сделать для меня. Я снова убрал его руку с колена и спросил, что именно я должен. Он положил руку обратно, на этот раз выше, на бедро, и сказал – я понимаю, сейчас ты огорчен и расстроен, но не нужно сопротивляться воле божьей, есть высший промысел в том, что мы встретились, и он передвинул руку еще выше, подбираясь к моей промежности. Я убрал его руку и попросил больше не трогать меня. Он сказал – хорошо, и положил руку мне между ног, а другой стал тянуться к моему лицу. При этом приговаривал – не сопротивляйся воле божьей, сын мой.

Я смотрю на отца Дэвида. Ярость нарастает сильнее, сильнее, сильнее. Я чувствую то же самое, что чувствовал тогда. Желание убивать, крушить, уничтожать.

Я не позволил этому ублюдку коснуться моего лица. Ударил его точно в подбородок, раздался хруст, полилась кровь. Я встал и ударил еще раз. Я бил его снова и снова. Не знаю, сколько раз я его ударил, но в какой-то момент у меня перед глазами стояли только слезы, остатки его лица и кровь. Разделавшись с его лицом – он уже потерял сознание, – я стащил его с дивана и раздвинул ему ноги. Как можно шире, чтобы удобней было бить. Ударил его между ног раз пятнадцать со всей силы, так что он застонал от боли, хоть и был уже без сознания. Потом я повернулся, отпер дверь и вышел. Я пошел в ближайший магазин, закупил виски на все деньги, какие были при мне, нашел глухой закоулок и надрался так, что отключился. Проснулся утром, вернулся домой. Несколько дней подряд я каждую минуту ждал, что за мной придет полиция и арестует, но никто не пришел. Недели две я искал в газетах сообщений о том, что произошло, но ничего не появилось. Можно предположить, что этот священник вытворял с другими то, что пытался проделать со мной. Если он выжил после моей обработки – думаю, что все-таки выжил, – то он побоялся обращаться в полицию. Он понимал, что я расскажу всю правду, а там, узнав про мои показания, подтянутся и другие жертвы.