Джеймс Фрей - Миллион мелких осколков

Вы все делали правильно, Мама.

Нет, наверняка мы что-то делали неправильно.

Она срывается, плачет. Отец встает и подходит к ней. Садится на соседний стул, обнимает ее. Она прячет лицо у него на груди. Плачет. Я смотрю, как она плачет. Я больше не могу этого выносить. Не могу выносить ее плач, не могу выносить чувство своей вины. Я не могу позволить ей винить себя за то, кем я стал. Я не могу позволить ей хоть в чем-то винить себя. Я сам создал эту ситуацию, сделал шаги, которые привели меня туда, где я нахожусь сейчас. Все эти гребаные шаги. Это не ее вина, не чья-либо еще, а моя собственная. Я больше не в силах это выносить. Отодвигаю свой стул. Встаю. Отец обнимает Мать, она плачет. Плачет из-за меня. Делаю шаг им навстречу. Еще один. Нас разделяют еще два шага. Делаю шаг. Нас разделяет один шаг. Они не обращают внимания на меня. Они заблудились в своем горе. Которого ничем не заслужили. Которое я обрушил на них. Делаю еще шаг. Нас ничего не разделяет. Стою рядом с ними. Рядом.

Ярость подает голос, говорит – нет. Ярость говорит – развернись и убеги прочь. Ярость говорит – да пошли ты их на хер, сами пусть разбираются. Ярость говорит – ты у меня попляшешь. Я говорю – пошла ты на хер, Ярость. Моя Мать плачет. Пошла ты на хер, гребаная Ярость.

Я опускаюсь на колено. Я так близко, что чувствую запах ее слез. Я протягиваю руку, касаюсь материнского плеча. В первый раз на своей памяти я сам приблизился к Матери и к Отцу. Я крепко прижимаю руку к ее плечу, чтобы она почувствовала мое прикосновение. В первый раз на своей памяти я сам приблизился к Матери и к Отцу. Впервые в жизни. Она поднимает голову, поворачивается ко мне. Я говорю.

Мама.

Она смотрит на меня.

Прости меня, прошу.

Она потрясена.

Очень, очень прошу.

Потрясена моими словами.

Я испортил, к черту, жизнь и вам, и себе, всем нам, прости меня, очень тебя прошу.

Она улыбается улыбкой радости и горечи, радость – из-за моего порыва, горечь – из-за моей жизни, и она снимает одну руку с широкой груди Отца и обнимает меня. Притягивает к себе. Обнимает меня одной рукой, и я позволяю себя обнять, и тоже обнимаю ее. Я никогда не делал этого раньше. Не обнимал свою Мать. За всю жизнь ни разу. Отец протягивает руку и тоже обнимает меня, а я его. Мать все еще плачет, она не может не плакать, ведь ее младшего сына только что приговорили к трем годам тюрьмы, мы с Отцом обнимаем ее. Обнимаем друг друга. Мы семья. Хоть я их сын уже двадцать три года, мы никогда не были семьей. А сейчас мы семья. Когда обнимаем друг друга. Когда Мать плачет над моей пропащей жизнью. Когда Отец обдумывает, как спасти меня. Когда я пытаюсь примириться с необходимостью провести три года в камере.

Мать прекращает плакать. Лицо у нее в подтеках и пятнах, но ей все равно. Руку с отцовского плеча она убирает, а на моем оставляет, вытирает лицо свободной рукой. Сморкается, глубоко вздыхает. Пытается совладать с собой. Она говорит.

Так что же нам делать?

Поживем – увидим, мама.

Но я не хочу, чтобы ты сидел в тюрьме.

Я тоже не хочу.

Так что же нам делать?

Поживем – увидим.

Она кивает, ее кивок – словно сигнал, который мы все понимаем. Мы садимся, но не так, как прежде. Мы садимся вместе. Маленьким полукругом. Мы все понимаем – что-то изменилось, мы даже обессилели. Эта перемена потребовала от нас много сил. Мы сидим вместе. Мы семья.

Отец смотрит на часы.

Кажется, время обеда.

Мы с Матерью встаем. Идем к двери, открываем ее, выходим из комнаты. Отец говорит.

Увидимся завтра.

Да.

Мать говорит.

Можешь еще раз меня обнять?

Я улыбаюсь.

Конечно.

Она подходит ко мне. Я обнимаю ее. В тот же миг мне становится неловко, чувствую себя, как чужак в незнакомой стране. Нежно сжимаю ее. Неловкость усиливается, чувствую себя, как в чужой тарелке. Она обнимает меня, а мне хочется убежать. Это же моя Мать. Я обнимаю ее. Не хочу обнимать, но хочу попытаться. Я держу ее в своих руках, обнимаю. Это невеликая плата за все, что я натворил. Она отпускает меня, я отступаю. Мне становится лучше.

Увидимся.

Я разворачиваюсь, ухожу, иду через коридоры в столовую. Я проголодался. Проголодался после вчерашней ночи на морозе, после переживаний сегодняшнего утра, проголодался просто потому, что проголодался. Проголодался.

Иду по коридорам. Смотрю через стекло на женскую половину. Вижу Лилли, она сидит за столом. Делает вид, что не заметила меня, но я-то знаю, что заметила. Я делаю вид, что не заметил ее, но она-то знает, что заметил. Прошлой ночью в объятиях друг друга. Она плакала, а потом прижалась ко мне, как несчастный ребенок. Обнимала меня крепко своими тонкими руками, сказала, что вообще не хочет со мной расставаться. Сказала, что никому никогда не доверялась так, без утайки, и что это чувство дико пугает ее. Сказала, что вообще не хочет со мной расставаться. Спросила, какие у меня планы на будущее, а я ответил, что никаких, я не строю планы на будущее. Она сказала, что хочет пожить в Доме на полпути, в Чикаго, что не уверена в своих силах и боится, что без поддержки не справится. К тому же там она будет ближе к бабушке, а близость бабушки помогает ей. Да и проще найти работу и начать нормальную жизнь в городе, где она освоилась. Сказав это, она опять спросила про мои планы. Я снова ответил, что не знаю. Она спросила, бывал ли я в Чикаго, и я ответил – да, в этом городе выросли мои родители. Она спросила, остались ли у меня родственники там, и я ответил – да. Она спросила, не подумываю ли я поселиться в Чикаго, и я ответил – да. Она спросила – я согласился потому, что она будет в Чикаго? Я улыбнулся, задумался на секунду и ответил – да.