Стефани Стори - Камень Дуччо

Юбки из холла снова возвестили о приближении служанки.

– Поэтому-то вы и хотите летать, – торопливо зашептала Лиза. – Чтобы испытать на себе – что именно? То, как чувствуют себя в небе птицы?

Шелест тканей становился громче.

– Я убедился на своем опыте: чтобы хорошо изучить предмет или явление, – Леонардо переставил свой стул на положенное ему место, подальше от Лизы, – надо наблюдать его с расстояния. Подобравшись вплотную, не сможешь составить никакого обоснованного научного суждения. Стоит приблизиться к предмету своего интереса – восприятие исказится, и ты рискуешь поддаться опасному притяжению. Чтобы запечатлеть человеческую сущность при помощи такого средства выражения, как краска, я должен смотреть на свой предмет издалека.

Шея Лизы порозовела от смущения, руки снова замерли на коленях. Он чем-то задел ее? Но, прежде чем Леонардо успел задать вопрос, в библиотеке появилась служанка с кувшином воды. И больше в этот день они наедине не оставались.

– Это моя вина.

– Отец, ради бога, успокойтесь.

– Как я могу…

– Ну пожалуйста, не плачьте. Если вы еще и себя изведете до смерти, это ему нисколько не поможет, отец, – жалобно упрашивал Буонаррото.

До смерти? Он что, умер? Не похоже. Голова болела слишком сильно, у мертвых такого не бывает. Он попробовал пошевелиться, но руки и ноги были тяжелыми, как валуны. Он попытался заговорить, но и из этого ничего не вышло. Он сделал глубокий вдох. Воздух отдавал свечным воском, минеральными порошками и тяжелым запахом болезни.

– Не выгони я его из дома, он не оказался бы сейчас здесь. Я стал бы ухаживать за ним.

Микеланджело собрал все свои силы для того, чтобы хоть немного приподнять веки. Перед глазами мелькнула и исчезла полоса оранжевого света.

– Микеле! – закричал его отец. Микеланджело чувствовал, как его трясут за плечи.

– Осторожней, отец, не то вы причините ему вред!

– Он открыл глаза, я сам видел.

– Это все ваше воображение, вам просто показалось.

– Микеланджело ди Лодовико Буонарроти Симони, проснись!

Он открыл рот, силясь что-нибудь сказать, но из горла вырвался только хриплый, похожий на бульканье стон.

– Благодарение Богу, он жив! – всхлипнул Лодовико.

Влажная тряпица, отдающая уксусом, смочила сухие потрескавшиеся губы Микеланджело.

– Братец? Ты пришел в себя?

Микеланджело с трудом разлепил веки и посмотрел в склоненное к нему лицо брата. Буонаррото расплылся в широкой улыбке.

– Вы правы, отец. Он очнулся.

– Мой возлюбленный Микеле. – Лодовико осыпал щеки Микеланджело поцелуями. – Благодарение Господу, ты пришел в себя. Я никогда бы не простил себе, если бы с тобой что-то случилось.

Микеланджело лежал на тощем тюфяке в огромной каменной зале, которой не видел прежде. Монашки хлопотали возле еще одного лежащего рядом на полу больного, вдалеке трое монахов несли мертвое тело.

– Где я?

– В больнице Санта-Мария-Нуова.

Это была старейшая больница во Флоренции. Тетка Кассандра всегда сама лечила заболевших членов семейства отварами из трав. В больницу же сносили лишь тех, кто уже находился при смерти.

– У аптекаря закончились его снадобья, а все священники разошлись по больным, вот мы и принесли тебя сюда. Я не хотел, чтобы ты умер, – все еще всхлипывал Лодовико.

– Долго я здесь пролежал? – спросил Микеланджело. Голос у него был скрипучим, как несмазанное колесо.

– Три недели, – ответил Буонаррото.

Три недели. Все это время он провел в забытьи. Его мучили приступы лихорадки и дикой боли в животе. Монахи несколько раз отворяли ему кровь и проводили над ним обряды изгнания дьявола. Он вопил. Отец у его ложа рыдал. Его преследовал ночной кошмар: в приступе помешательства он разбивает статую Давида на мелкие кусочки.

– Ну же, мой мальчик, не плачь. – Лодовико нежно отер слезы с его щек. – Я воспитывал тебя бережливым, но нельзя же доходить до крайностей. Ты должен беречь себя, figlio mio. – Лодовико осторожно приподнял голову Микеланджело и обернул ее теплым сухим одеялом. – Помни: прежде всего надобно оберегать голову. Она должна быть всегда сухой, а мыть ее следует не слишком часто. А тело позволяй обтирать, но не давай мыть. Только так можно оставаться здоровым. Экономия – дело хорошее, но нищета – это зло, неугодное Богу.

Микеланджело сотни раз слышал от Лодовико эти нотации. «Держи голову в тепле. Не мойся слишком часто. Нищета противна Господу». Но впервые он уловил в его тоне не обычное осуждение, а отцовскую любовь.