Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 1

Свой первый детекторный приемник я сделал через шесть месяцев. Он принимал одну единственную радиостанцию, которую удалось заманить в наушники особым расположением проводков, катушки и диода.

Теперь у меня было две жизни. В одной — я ходил в школу, обсуждал с Ленькой Французом и с как бы случайно оказавшейся рядом Светкой, что будет, если мы уйдем в подземный ход, а ход за нами замуруют бетоном. Поэтому он, Ленька, пойдет один. Кто-то должен оставаться на поверхности, чтобы знать, где его искать.

В подтверждение серьезности наших намерений Ленька Француз извлекал из пенала слегка примятую беломорину, чиркал спичкой и с прищуром сквозь дым смотрел на Светку, словно чего-то ждал.

Он честно докуривал до половины папиросы и, не глядя, передавал мне. От дыма вышибало слезу и хотелось сплевывать горькую слюну, но так было надо, чтобы еще хоть на немного задержать Светку, которая вдруг стремительно начала расти и взрослеть, и глаза у нее стали совсем другие… не как у той «девушки из Нагасаки», которой хромой Кеша посвящал свои песни.

А потом Светку засекли с нашим врагом — парнем из верхнего города по кличке Ганс, который провожал ее домой. Все знали, что у Ганса есть настоящий немецкий кинжал с надписью: «Mehr Sein als Scheinen» [1] Будь лучше, чем ты есть (нем.) .

После школы я бежал к отцу, чтобы узнать, что «турецкое седло в норме», и добавить к своим запчастям милливольтметр, переменное сопротивление и реле от какого-то немецкого самолета.

Вторая жизнь начиналась, когда все ложились спать, а я надевал наушники и словно проваливался в мир иной, где звучали музыка и голоса невидимых людей, которые ловко умели запутывать на первый взгляд обычные слова: «Мой город — весь как нотная тетрадь, еще не тронутая вдохновеньем…»

Много лет спустя я, конечно, нашел, откуда были эти слова, которые мне тогда долго не давали покоя:

А самое главное — что эти слова были о нашем городе (пред которым мне тоже, как и гениальному поэту Арсению Тарковскому, хотелось «снять шапку»).

Но Тарковского тогда на нашей улице еще никто не знал — а потому я больше слушал музыку, которая ночью казалась важнее слов.

Отец тоже любил музыку, которая звучала в нем всегда, пока не понял, что ее никто не слышит. А чтобы услышали — нужен музыкальный инструмент, чтобы, как в детекторном приемнике, «замкнуть контур». И тогда он брал скрипку, гитару, аккордеон (в принципе, неважно, что) и просто начинал играть, сам себе, удивляясь и смеясь, словно совершал некое не до конца подвластное пониманию действо.

Наверное, он смог бы стать прекрасным музыкантом, но почему-то предпочел рассматривать турецкое седло и ремонтировать этот мир, пока еще не закончились запчасти.

Иногда, правда, попадались вещи, которые, казалось, вообще не способны ломаться. К таким вещам отец относился с уважением. Как к трофейным наушникам «OBETA» или к лучшему в мире мотоциклу «Цундапп», мотор которого мог работать даже в грязи и в воде.

А еще был у него карманный барометр, который показывал, когда на ставках начинался клев. Но именно в это время у отца начинал болеть глаз, которого не было.

В такие минуты ему казалось, что это потерянный в горах Австрии глаз хочет напомнить о себе, в надежде найти своего хозяина. Когда-нибудь он и в самом деле на своем мотоцикле «Цундапп» рванет в Австрию именно в то место, которое запомнил с фотографической четкостью, и с ним может произойти…

Да что угодно может произойти, если знаешь, как замкнуть контур, и в тумане боли уходил на этажи к Ефимычу пить новокаин, который снова включал в голове музыку.

…Этот барометр отцу подарил еще один его друг — Ильин (а точнее, Александр Борисович Ильин) за ремонт часов, стрелки которых вращались в обратную сторону, словно увлекая Ильина все дальше и дальше в прошлое, откуда он возвращался порой сам не свой — с горящим взглядом и новой тайной в видавшем виды фанерном чемоданчике (тогда многие ходили с такими чемоданчиками).