Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Краски пока не трогал, был у меня страх, дурацкий, конечно, — а вдруг я всю жизнь, что в очках, одни цвета за другие принимал. Не кардинально, желтый вместо красного, но малиновый вдруг теперь, без очков, обернется кирпично-красным, а небесная глазурь — обычным синим.

Лука с теткой Аней постучались наутро спозаранку — в церковь собрались. Я спросонья сдуру водрузил новые окуляры. И, как из деревни вышли, голова заболела. Снял очки. Все перед глазами расплылось, слилось в одно сплошное поле. Дорога виднеется, да еще Луку с женой вижу — вот и все ориентиры в мире.

Шли долго, пару раз останавливались и толковали с Лукой — что за праздник такой, и при чем здесь березовые ветки, и сколько еще до церкви идти, и какая погода будет нынче: солнце или дождик.

— Не должно быть в Святую Троицу дождя! — уверял Лука.

Я устал идти, махнул рукой — посижу еще, отдохну, а вы идите. Догоню или в церкви увидимся.

Только я догонять собрался, как на небесах неизвестно откуда взялись тяжелые черные тучи и давай грохотать и молниями стрелять. А потом сверху обрушился ливень. Вот тебе и хорошая погода на Троицу. Я не знал, куда деваться, — под дерево, но вдруг молния в него шандарахнет, а стоять в поле, на дороге, — промокнешь до нитки.

Сел на обочине и мок. Гроза была шустрая, закончилась через полчаса. Хуже всего пришлось кроссовкам, в которых хлюпала вода. Снял их, пошел босиком.

На подступе к храму остановился, не идти же с грязными ногами, вытер их о траву, поднял голову… Церковь-то какая затейливая! Мало что из отделки сохранилось, не было ни скульптур, ни карнизов для них, да и ротонда в двух местах обрушилась, и купол зиял в дырах. Но храм стоял на высоком берегу, дорога к нему тянулась так, будто поднимаешься в небо.

Служба уже шла, батюшка был молодой, с крыши на него струились последние капли дождя, но он не замечал их, служил литургию. Храм был полон народу, все держали березовые ветки, букеты из полевых цветов. Луки и тетки Ани я не заметил, да и не до того было. Я во все глаза глядел на храм, на дыры в куполе, в которых синело небо и начало пробиваться солнце, кое-где на стенах еще можно было различить фрески… И только когда для окропления березовые ветки подняли над головами, а потом народ стал расходиться, я понял, что служба закончилась.

Возвращался я в Минькино ближе к вечеру. Хотел было с батюшкой поговорить, но это потом, успеется. А сначала нужно мне было по окрестностям возле храма прогуляться.

Ничего особенного я не нашел, да и не искал, от усадьбы и деревни, которые когда-то были здесь, и следа не осталось. Зачем мне следы? Я смотрел на траву с красными метелками, которая выросла на месте изб, луговые цветы, дубовый лес неподалеку.

Мексиканским бабочкам, которые улетают и возвращаются, нужно место, куда вернуться, чтобы деревья не вырубили.

То, что на окраине прежней деревни растет дубовый лес, мне понравилось. И земляника на поле растет. Местные дачники ходят сюда землянику собирать. А теперь и молиться.

— А мы чай пьем! — закричал Лука из окна, когда я шел домой.

Я кивнул, мол, на здоровье.

Из дома выскочила тетка Аня, догнала, схватила за руку. — У нас гостья!

У нее был такой радостный вид, что я задумался — с чего бы это?

На крыльце дома Луки стояла барышня. Без выпивки и очков я теперь ее хорошо разглядел: милая, улыбается, сказать что-то хочет.

— Вот и хорошо, — сказал я ей, — пошли домой.

Мишка залаял, чтоб себя показать.

— Знакомься, это Мишка.

Будет теперь кому рассказать и о бабочках, и о церкви, и об очках. Мишка-то все это уже слышал. Он много чего видит и слышит — даже то, что будет.

Я, конечно, умру. Никуда от смерти не скроешься. На крыльце кровью захлебнусь, или еще как. Но это будет потом, не сейчас.

Учителя считают меня дураком. А я все понимаю, правда. Только не сразу. На уроке математики дают решить задачку, я ни черта не вдупляю, что происходит. Переношу знаки с доски на бумагу, точно такие же, как там, даже почерк учителя копирую — и ничего. Роман Валерьянович ходит меж столов, подходит к моей парте, заглядывает в мой листок (меня всегда это жутко напрягает, оттого я как бы каменею — вот сижу и не могу пошевелиться, только каракули какие-то чиркаю). Тогда он вздыхает, забирает листок и говорит: «Потренируйся дома». Так я и ухожу с урока. А потом погуляю по берегу, приду домой, да и пойму, как все решалось. Решение я, правда, никогда не записываю. Папа как-то сказал: «Математика — это не твое», — я и не стал ее трогать. Чего мучиться — что не дано, то не дано, и ладно.