Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Я, конечно, умру, никуда от смерти не скроешься. Но потом, не сейчас.

Все началось с очков. Или нет, раньше, с бабочек. Когда еще работал телевизор, я в нем увидел про путешествие мексиканских бабочек. Где Мексика, и какое мне дело до бабочек? Но бабочки особенные, с памятью в пять поколений: проклевываются в мексиканском лесу, улетают в дальние леса, живут, откладывают яйца, ползают гусеницами, окукливаются, вылупляются бабочками. Круг за кругом. Но через пять кругов с бабочками творится непонятное. Они срываются с обжитых мест и летят именно к тем далеким мексиканским деревьям, где когда-то появились на свет их прапрабабушки.

Я посмотрел на этих бабочек. Диковины, конечно, но и мы не лыком шиты. Что такое бабочки? Все природой заложено, выверено до мельчайших движений. Набор генов, рефлексов, известно все от первого до последнего дня, когда осыпается пыльца с крыльев, и уже не взлететь.

А человек? Сам не знаешь, чего от себя ждать. Мог ли я ждать, что уеду из Питера в деревню Минькино?

— Ты ж городской! Сбежишь! — один из приятелей изо всех сил старался меня отговорить. — Там же косить надо, домом заниматься, дрова рубить, а ты мазюкаешь целый день. А зимой, ты представляешь, каково там зимой? — Он развел руками, не в силах словами описать ужас зимовья в деревне.

Не кошу, тут он угадал, и косы-то у меня нет. А в остальном ошибся. Мазюкал я к тому времени мало, больше тусовался и выпивал, еще немного, и капут. А в Минькине какие тусовки? Лука. Один Лука. Да если кто приедет в гости, но кому охота из моих знакомых ехать в Минькино, в даль несусветную, где всего-то штук двадцать сохранившихся изб?

А Лука заходил. Особенно после того, как я жену его подкупил.

Через пару дней, когда я в свою избу переехал, пошел деревню разглядывать. Начал с ближней избы, с соседей. Ими и были Лука с теткой Аней. Спрашиваю, есть ли редиска, лук, мол, я бы купил, потому как своего огорода еще нет.

— Самим мало! — отрезала тетка, на вид сама как редиска: полная, краснолицая, а на голове белая косынка концами кверху на макушке завязана.

Пришлось мне питаться макаронами.

Подкрепившись, пошел на берег реки. А там закат, гуси плавают, гогочут. Я давай рисовать. На большом листе бумаги пастелью изобразил и гусей, и реку, и дом жадных соседей.

Тетка-редиска из своих окон увидела меня, не утерпела, раз мимо прошла, второй, вроде как ей надо было белье на реке полоскать. Потом подошла:

— Река наша! А утки, утки! Это ты что, мелками детскими рисуешь?

Покрутилась, ушла.

Пришла через полчаса с пакетом, из которого торчал зеленый лук.

— Завтра за яйцами приходи!

Утром получил пять коричневых яиц, будто к Пасхе дотемна луком покрашенных. Отдал свернутый лист бумаги. Тетка развернула, ахнула:

— Красота какая! Это ты что, мне?

За лето я всех жителей Минькина одарил портретами и деревенскими пейзажами. И думал, что жизнь удалась, можно теперь осень-зиму на печи лежать и дары от деревенских принимать.

Ан нет, начался второй виток: тетка Аня зашла ко мне в избу, принесла огурцы и опять ахнула, увидев, что я малюю: утки стали бело-розовыми лебедями, а река такой неимоверной синевы, будто в воду синьку пустили. А с правого бока мостилась ветка сирени, цветки которой все были пятилистные.

Откровенный стеб. Но тетка Аня никакого подвоха не заметила и выпросила у меня это полотно. А за ней потянулись с просьбой нарисовать лебедей и другие жители Минькина.

И стал я мазюкать все, что видел вокруг, и мне это нравилось. А потом оказалось, что и другим тоже, критик один написал, что это у меня такой пиар-ход — привлечь внимание темой патриотизма. Ага, выжить и мазюкать — самая главная у меня тогда была тема, когда я в Минькине появился.

Я еще и домом занимался, покрасил внутри, а снаружи мы с Лукой крышу починили, как раз у меня тогда картину купили, весь гонорар и ушел на крышу.

И с холодами ошибочка вышла. Первую зиму перетерпел, трудно, но можно, начало второй одолел, а потом меня в конце января на выставку в Чехию позвали, поехал я чешское пиво пить и умный вид делать, когда про мое самобытное творчество рассуждали.

Когда вернулся в Питер, сразу попал в питерскую тусовку, где опять же про мои картины говорили. Ну, и выпивали мы там, естественно.

И еще я в Питере познакомился с барышней. Если поразмыслить здраво, не такая уж она и барышня, за тридцать, и замужем была.

А я бы жил с ней, а она бы грядки делала, кур разводила и детей рожала. Но мне нравилось ее барышней называть, еще и потому, что говорила тихо, не то что моя бывшая жена, та все больше орала, особенно когда поняла, что художник я хоть и хороший — все вокруг об этом говорят, — но денег огромных ждать не приходится. Орала всегда, особенно когда разводились, и мне отступные давала, чтобы отстал, съехал с квартиры. Тогда-то я и купил свой дом в Минькине.