Поль-Лу Сулитцер - Деньги

— Двадцать восьмого августа 1956 года.

— Естественной смертью?

— От инфаркта.

— Что он делал в минуту смерти?

— Говорил по телефону.

— Вы не знаете с кем?

— Нет, но он говорил по-немецки.

Я оборачиваюсь и смотрю на Скарлетта. Мои руки дрожат. Лицо слепого направлено в мою сторону, а голова медленно покачивается из стороны в сторону.

— Вы понимаете, Франц? Скорее всего, на другом конце линии был Мартин.

Я обливаюсь потом. Но теперь я почти без отвращения могу смотреть в мертвые глаза Скарлетта:

— Вы действительно ничего не видите?

— Год назад я еще различал формы. Сейчас нет.

— Мартин Ял по-прежнему вам платит?

— Я живу на ренту от капитала, который он выплатил мне в 1956 году. Он знал, что я не смогу управлять своими деньгами: у меня нет права трогать этот капитал, я получаю только ренту. Мартин Ял — опытный банкир. Он никогда не ошибается и всегда знает, что делать.

Контраст разлагающейся плоти тела и ироничной веселости голоса поражает своей драматичностью. Скарлетт замечает:

— Я помню вас еще ребенком, играющим голышом на пляже Пампелон. Вы действительно отомстили всем этим людям?

Я говорю «да». И начинаю рассказывать не только то, как я это сделал, но и всю историю от моего отъезда из Лондона до того момента, когда я ступил на землю Долины Смерти. Этот рассказ требует времени, и я вынужден прерывать его, когда в перчатках и сапогах появляются напоминающие хирургов женщины и повторяют те же процедуры по как можно более полной очистке тела, но напрасной, поскольку сразу же после их ухода гной снова течет и зловоние возвращается.

— Послушайте, Кэррадайн, я хочу нанести непоправимый урон Мартину Ялу.

— Финансовый?

— Финансовый.

— Сколько у вас денег?

Я почти без колебания отвечаю:

— Около семидесяти миллионов долларов.

— Этого недостаточно. Он имеет в три раза больше, не говоря уже о банке. Вы можете доставить ему неприятности, сделать его беднее, но вы погубите себя, и ничего больше.

— Значит, вы думаете, что у меня нет никаких шансов?

— В одиночку? Никаких.

— А с вашей помощью?

Молчание. Его ужасное лицо медленно покачивается.

— С моей помощью все будет по-другому, молодой Симбалли. У вас против Мартина Яла есть необычный козырь, о значимости которого вы пока еще не догадываетесь. Пять лет назад Мартин приезжал в этот дом. Он стоял на том самом месте, где стоите вы, на солнцепеке, из-за запаха, который исходит от меня. Мы… Нет, было бы точнее сказать, что он много говорил, и говорил о вас. То была единственная причина его приезда: он специально пересек океан, чтобы поговорить со мной, своим сообщником. Помню, как я засмеялся и подтрунил над ним. Я сказал ему: «Марти, человеку твоих возможностей, твоего состояния, твоих достоинств смешно бояться и ненавидеть до такой степени восемнадцатилетнего юношу, у которого до сих пор не было никакой другой цели в жизни, кроме как потратить максимум денег за минимальное время, чему в немалой степени способствовал ты сам. Марти, ты зациклился на этом ребенке». Это ваш козырь, молодой Симбалли, сын Андреа: дело в том, что Мартин Ял, вопреки всякому здравому смыслу, боится вас и почти бессознательно ненавидит.

Пот стекает с меня, и одежда становится мокрой. Мои руки дрожат, но не из-за этой страшной жары:

— Могу ли я атаковать Яла с шансом на победу?

Скарлетт съеживается в стальном кресле в комок, убирая под себя культи ног движением, которое со стороны монстра выглядит удивительно человеческим.

— Вы можете, — отвечает он, — и это будет не очень трудно. Мы будем играть в шахматы и, скажу вам, поставим ему мат в девять ходов.

Я спросил Скарлетта:

— Почему вы соглашаетесь помочь мне?

И услышал удивительный ответ:

— Искусство ради искусства. Молодой Симбалли, я скоро умру, вы можете это понять? Я давно должен был умереть; не то чтобы от болезни, она не смертельна и только поражает кожу. Я сам должен был покончить с собой; теперь уже слишком поздно, мне мешают это сделать. Молодой сын Андреа, я сумел построить, а затем уничтожить «Кюрасао-Один», чтобы создать «Кюрасао-Два», не оставив ни малейших следов подмены, и все ради физического и чувственного удовольствия живописца или скульптора. У меня нет ни малейшего раскаяния в том, что я сделал, ибо был слишком занят самим собой и тем, что меня ожидало. Вам повезло, или вы действительно хитры: вы могли бы попытаться заставить меня помочь вам любым способом, угрозой например; но я, наверное, рассмеялся бы в первый и, конечно же, в последний раз за все эти годы. Чего, вы думаете, я должен бояться? Пули в голову? Несколько недель назад я попытался облиться бензином, но эти проклятые женщины прибежали слишком рано. Чего еще я могу бояться? У меня никогда не было дружбы с Мартином Ялом. Он не из тех людей, кто способен на настоящую дружбу, даже когда вам двадцать лет. Он всегда восхищал меня своей исключительно высокой эффективностью в работе. Он воспользовался мной и моим талантом. Я часто мечтал о замечательной комбинации, которая поставила бы его на колени и показала бы, что моя эффективность в чем-то выше его, по крайней мере не ниже. Я мечтал о комбинации, зная, что у меня никогда не хватит сил для ее осуществления. И вот появляетесь вы, с вашими несколькими миллионами долларов, которыми вы так гордитесь, с вашей детской ненавистью, воспоминаниями о покончившей с собой девушке из Лондона и надеждами быть с другой девушкой, которая ждет вас в Париже. И вы так счастливы, что сами сумели заработать все эти деньги. Молодой Франц, у вас такой же голос, как у Андреа; мне хотелось бы прозреть на несколько секунд, чтобы увидеть ваше лицо. У вас глаза отца? Он как-то по-особому смотрел на людей и даже нравился мне. Позовите мне одну из женщин, молодой Симбалли, недавно вышедший из пеленок, пусть она принесет магнитофон и кассеты. Я расскажу вам ход за ходом, что нужно будет сделать. Вам придется самому все это организовать и связать. Но одно я вам гарантирую: в конце пути Мартин Ял будет разорен. С большой буквы Р.