Поль-Лу Сулитцер - Деньги

Полагаю, что история эта началась двадцать третьего ноября примерно в одиннадцать тридцать утра в моем лондонском доме на Олд-Квин-стрит, прилегающей к Сент-Джеймсскому парку. Почему бы и нет? Именно в тот день все и произошло. Быть может, не ровно в одиннадцать тридцать, а с одиннадцати тридцати и продолжалось в течение следующих пяти или шести часов.

Двадцать третьего ноября 1969 года около одиннадцати тридцати утра ко мне заявился полицейский из Скотланд-Ярда и уселся напротив. Все еще помню рисунок твидового пиджака, который был на нем в тот день. Лет сорока, с лицом рыжего шотландца и густой вьющейся шевелюрой, разделенной слева прямым пробором и зачесанной на правую сторону в стиле Огилви или Уоттса. Он пристально смотрит на грузчиков.

— Вы выезжаете?

— Скорее выезжает мебель. У меня забирают все, что куплено в кредит. Не успел рассчитаться.

Телефонный звонок. Снимаю трубку, и это снова банк: они получили второй чек и считают такую ситуацию просто недопустимой. Они интересуются, что я намерен делать, когда смогу приехать к ним, желательно чем скорее, тем лучше, и знаю ли я вообще, что такое протест векселя в неплатеже? «Приехать к вам как можно скорее?.. Когда?.. Через час». Кладу трубку и снова чувствую на себе задумчивый взгляд карих глаз полицейского. Он, разумеется, все слышал и догадался, кто мне звонит и по какой причине, но делал вид, что это его не касается.

— Вот что я предлагаю, — говорит он. — Хорошо бы вспомнить шаг за шагом, чем вы занимались той ночью. Разумеется, вы не обязаны этого делать. Но так мы сэкономим время и вы быстрее освободитесь.

Встаю, чувствуя тяжесть в ногах.

— Ладно, давайте начнем.

Грузчики хорошо потрудились, но все еще таскают мебель: они начали с третьего этажа, который успели полностью освободить, перешли на второй, очистив и его. Теперь они взялись за первый и выносят оттуда буквально все, даже рисунок, выполненный пером и тушью, с изображенным на нем домом в Сен-Тропе.

— Вам сколько лет?

— Двадцать один. Двадцать один год два месяца и две недели.

— Как давно вы арендуете этот дом?

— Два с половиной месяца.

— Ваша позавчерашняя вечеринка — первая в таком роде?

Я смотрю на рисунок, проплывающий мимо меня в руках грузчика.

Мы на лестничном пролете между первым и вторым этажом. Поднимаемся наверх. Оглядываюсь назад, чтобы в последний раз взглянуть на рисунок, но рабочий уже на улице у грузовика с мебелью.

— Не первая, но уж точно последняя.

— Вы что-то отмечали?

Я оборачиваюсь и смотрю на него в упор:

— Мое разорение.

Мы по-прежнему на лестнице, ведущей на второй этаж.

— Я находился внизу, в гостиной, — продолжаю я. — Видел, как она поднималась по лестнице. Как раз в этом месте она обернулась, взглянула на меня, махнула рукой и пошла дальше по ступенькам вверх.

— Ничего странного в выражении лица?

— Нет.

— Людей было много?

— Приглашенных — около пятидесяти человек. Пришло втрое больше. Настоящий дурдом.

— В котором часу это произошло?

— Где-то около трех ночи.

Мы уже на лестничной площадке второго этажа. Стоим. Я снова обращаюсь к нему:

— После того как она поднялась наверх, прошло минут тридцать или сорок. Все это время я оставался внизу. Хотел подняться к ней, однако пробиться сквозь толпу гостей было не так просто: все окликали меня, хотели поболтать и не отпускали.

— Но в конце концов вы поднялись наверх…

Мы на лестнице, ведущей на третий этаж.

— Да, поднялся.

Внезапная вспышка в памяти: все та же лестница (сейчас без ковровой дорожки она кажется голой) предстает заполненной возбужденной толпой, ордой, кучей людишек, цепляющихся за меня на ступеньках и кричащих вслед: «С разорением, Франц!» Это длится какую-то секунду, быть может, меньше. Сразу же после этого лестница снова становится такой, какая она есть на самом деле: безмолвно тихой и звеняще пустой.

— Откуда вы знали, что она на третьем этаже в этой части дома?