Антон Дончев - Странный рыцарь Священной книги

Нет, неправда. Я не был лишь наемным хранителем Священной книги. Я любил ее — и как любая любовь, так и эта порой превращалась в ненависть. Книга была светом. Верно, она не могла осветить страшную ночь, что царила над миром, но даже одна зажженная свеча, хоть пядь земли — да освещает. Книга была искрой, воспламеняющей костры — и на кострах этих сгорали люди, несшие свет. Но они сами выбрали свой путь.

Тогда Боян скажет мне: «Даже если ты был наемником, я заплатил тебе щедро-прещедро, богато-пребогато. Платил той гордостью, что испытывал ты, когда оказывался достоин имени человека, коего даже не знаешь. Ты спрашивал себя: „А сделал бы это Боян из Земена?“ и, отвечая: „Да!“, творил чудеса, пред которыми люди склоняли головы. Анри, если бы ты сам не вознес меня так высоко, ты никогда не перерос бы себя».

Так было. Еще многое мог бы сказать мне Боян. Без него не повстречал бы я Ладу, Ясена и Влада. Но если бы не он, сейчас не пришлось бы мне мучиться сомнениями и решать, идти ли на костер…

Уйди я отсюда, никто из Совершенных не стал бы укорять меня. Они сказали бы: «С Богом, Анри, ты сделал свое дело!» Они любили, но сторонились меня. Даже боялись. Я так и не стал одним из них. Правда, никто не ждал от Савла, чтобы он стал Павлом, а от гонителя альбигойцев, чтобы превратился он в их апостола.

И все же Госелин ожидал, что я взойду вместе с ним на костер. В свое время, видя, как умирает Боян, я сказал себе: «Я отказался бы от всего на свете, лишь бы остаться в живых. Хочу вернуться к своим». Почему не повторял я этих слов сейчас? Когда даже не надо было ни от чего отказываться — от одного лишь имени, в коем я более не нуждался…

Не могу думать. Не могу и писать — вокруг ночь, с трудом вижу при свете костра. Огонь стал мне теперь ненавистен. Впервые за все это время, в эту, последнюю ночь, послышались и эхом отозвались в округе крики и вопли — осужденные рыцари гонят от себя жен и детей, что пятнадцать дней и ночей были с ними рядом. А жены и дети рыдают и цепляются за мужей и отцов своих. Закрываю единственный глаз. Буду спать. Прошу Бога дать мне просветление и покой в эту — может быть, последнюю для меня — ночь.

Наступил последний день.

Пишу и не могу решить… Мне снился сон, и я помню его. Снилась мозаика на полу моей кельи в Монсегюре. Черные и белые камешки, до блеска натертые ногами ступавших по ним. Я любил сидеть и разглядывать эту мозаику. Видел удивительные картины. Различал образы, так точно очерченные белым и черным, что всякий раз дивился тому, как раньше не замечал их. Вот глаза, вот брови, губы — словно выписанные рукой талантливого художника. Но спустя мгновение образ исчезал.

Когда бывало тяжело на душе, мне виделись палачи, дикие звери, какие-то чудища. Мозаика являла их образы, и они взирали на меня глазами, полными ненависти и злобы. Когда я радовался чему-нибудь — видел старых друзей, детей и ангелов.

В ту ночь черные и белые камешки расположились так, что в полу я увидел свое лицо. Будто наклонился над тихой и прозрачной водой, над зеркалом, над тем солнцем, что выбито в саркофаге альбигойца. И лицо сказало мне:

— Я Боян из Земена.

Я сказал на это:

— Боян умер молодым и красивым. Ты стар и одноглаз.

Лицо повторило:

— Я Боян.

Я был Бояном. И проснулся.

Светает, вокруг меня люди начинают петь и исповедоваться друг другу. Слышу бряцанье оружия. Приближаются палачи. Если взглянуть вверх, станет виден огромный костер. Он ждет. Целая гора свежесрубленных деревьев. Кое-где на них еще блестит лед и снег. А зеленые пятна — это сосновые ветки. Они будут разгораться с трудом. И станут сильно дымить… Вокруг стоят все еще черные зимние деревья. Скоро они расцветут от жара огромного костра.

Я перевожу взгляд на лесистый склон горы. Алое утреннее солнце зажигает едва-едва зазеленевшую вершину. Алые утренние лучи освещают костер.

Где-то там, высоко в горах, Священная книга. Я знаю, она смотрит на нас. Но мне хотелось бы, чтобы она была рядом.

Я смотрю на костер, смотрю и на руку свою, что дописывает последнюю страницу. Возможно ли, что когда солнце взойдет, этой руки уже не будет? Как так — я не увижу солнца, утону во мраке, в вечном мраке?! Как так — меня не будет…

Первые чада смерти выходят из загона и направляются к костру. Они поют. Нет, о Господи, они нараспев читают тайное Пятое евангелие от Иоанна — ведь это же слова из моей Книги:

— Бог облачит нас в одежды нетленные и возложит на головы наши неувядающие венцы… Не будет уже ни голода, ни жажды, и солнца жар не станет испепелять нас. Бог сотрет все слезы с очей наших …