Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

Спрашиваю:

– Кто сегодня Илья Бокштейн, как он изменился?

– То, что было до восьмидесятых годов, кажется мне очень примитивным… Те сочинения на русском коммуникативном языке не сложнее того, что было в «Бликах волны», здесь даже видна тенденция к упрощению, хотя это очень сложное упрощение. Я думаю, что современному читателю и эти стихи трудно будет воспринимать, тем более что они не составляют каких-либо единых конгломератов, типа фантазий, это отдельные стихи, в них уже меньше ключей…

«Фантазия страстей», например, – это вариации на авторские темы. Создана 24 октября 1995 года. Если в «Бликах волны» такая фантазия занимает семнадцать страниц, то в «Фантазии страстей» 1995 года – только четыре страницы. Это другое сочинение. Иной принцип ценностей. Это «дилляры», инообразы (есть такое понятие), даже не вариант стихотворения – иное выражение стиха… Этот «дилляр» лучше раскрывает стихотворение, «дилляры» могут отличаться друг от друга двумя буквами, но это уже меняет структуру стиха, дает ему другой план. Есть «дилляры», которые отличаются названиями или отсутствием таковых. «Дилляр» очень способствуют пониманию автором возможностей своего стиха. Многие большие поэты, не понимая своих возможностей, не замечая их, портили свои стихи… Ну, скажем, у Мандельштама два великолепных перевода сонетов Петрарки. Никто на русский язык этих стихов не переводил. Но Мандельштам не понял их красоты, забраковал, создал другой вариант, хуже, более тяжелый, и поместил этот вариант в сборник, а тот прекрасный, нежный вариант оставлен в черновиках… Если бы поэты знали теорию «дилляра»! Мандельштаму нужно было оставить только образ, современные филологи поняли бы, что это «дилляр»…

Нет, утверждать, что Илья Бокштейн гений – не стану. Люди не привыкли еще к подобным откровениям. Тем более что далеко не все строчки у него удачные. Что-то и просто недоступно. Но то, что из такого человеческого материала делаются гении, – более чем очевидно.

Вообще, не случайно все громче и громче говорят (и Бокштейн – в том числе), что оригинальные стихи «доступны не каждому. Доступны небольшой группе людей». Усложнение поэзии, по мнению Бокштейна, сузит круг ее ценителей и почитателей. В еще большей мере это касается переводов. Но у гениальной поэзии особые крылья. Крепкие и мощные, они поднимают ввысь совершенно неожиданно и неудержимо. Все преображается, мир теряет привычные координаты: открываются чувства, возбужденные взлетом, становится чутким слух. Поэт заводит какую-то тонкую мелодию, которая странным образом воздействует, и на миг ты становишься гениальным…

Я не сплю.

Но сонных людей двигаю,

Словно они куклы,

Составляя из их сонности

Цветок истории,

До того момента, когда войду

В кого-нибудь из них,

И он им докажет, что они

Свободны,

А следовательно, имеют шанс

Быть творцом,

То есть мной.

Истина – не в будущем, она в сиюминутном, вся жизнь – поток истины. По существу, истина – это интенсивность внутреннего мира, и Бокштейн не станет ею жертвовать ради измышленных, головных абстракций. Вот уж поистине, хочешь быть философом – пиши стихи!

Обалдел от великих идей,

Вот тоску о величье разбей-ка!

Не сливается с грустью моей

Смерть канарейки.

Он страдает не только мужественно, но еще как-то по-особому грустно, не жалуясь и не досаждая другим.

Ветер стих. Растворилось окно.

Кромка ночи в излучинах гор чуть заметна.

Даже черти не скажут, как мне черно,

Ведь тоска у чертей одноцветна.

Кажется, что обычное суждение (кого-то о чем-то) здесь неприемлемо. Почти по Кьеркегору: «Таким образом, самый большой парадокс мышления – это открыть нечто такое, что само мышление не может измыслить…»

– В чем смысл жизни?

– Создавай существо

совершеннее тебя.

– Это невозможно.

– Значит, смысла нет.

– А как я узнаю,

Что оно меня совершеннее?

– Ты посмотришь в зеркало

И увидишь его,

А себя над зеркалом

открывшимся многолюдьем,

блестящей площади.

Одни только названия стихов Ильи Бокштейна («Вебер», «Фантазия Гамлет», «Св. Франциск», «Фантазия Юдаика», «Реб Акива», «Иаков и Рахиль», «Рембрандт», «Иероним Босх», «Памяти Низами», «Памяти Леонида Аронзона», «Памяти Рильке», «Марк Шагал», «Сальвадоре Дали» и множество других) говорят о том, что его поэзия всемирна , она прессует мелочи, суету, она не способна говорить о пошлом или критиковать мещанство: все это просто утюжится, исчезает в неком прыжке машины времени, которая оставляет лишь духовно значимое, пронзительное, живое…