Алессандро Барикко - Шелк и другие истории

Мистер Троули.

Сорокалетняя дама, помешанная на Индии (ага, подумала).

Бывшая стюардесса.

Молодой человек, который писал картины.

Актер.

Двое молодоженов.

Врач.

Женщина с четырьмя стихотворениями Верлена.

Портной королевы.

Конец.

Она потянулась за портретами. Отложила папки со своим портретом, портретом Тома и портретом девчонки. Раскрыла остальные и разложила их на столе.

Посмотрим, получится ли что-нибудь понять.

Стала строить предположения, несколько раз передвигала открытые папки, пытаясь совместить их с персонажами из списка. Задача сама по себе была головоломная, поэтому Ребекка лишь какое-то время спустя обратила внимание на одну особенность, которую должна была бы заметить давно, — и оторопела. Персонажей было девять, а портретов — десять.

Она пересчитала трижды: сомнений не оставалось.

Джаспер Гвин прислал ей лишний портрет.

Невозможно, подумала Ребекка. Все портреты, до одного, согласовывались с ней, она отслеживала их от начала и до конца — немыслимо, чтобы за то время, пока они работали вместе, Джаспер Гвин исхитрился бы сделать портрет, о котором она ничего не знала.

Этого портрета не должно существовать.

Пересчитала снова.

Снова то же самое: десять.

Откуда вылез этот десятый? И кого, к чертовой матери, он изображал?

Она поняла внезапно — с такой молниеносной быстротой понимаешь иногда, по прошествии времени, вещи, которые всегда перед глазами, только сумей посмотреть.

Взяла портрет, оказавшийся в «Трижды на заре», и перечитала его.

Как же я раньше не догадалась, спросила себя.

Холл гостиницы. Черт побери!

Стала читать дальше, жадно, так, будто слова засасывали ее.

Дьявол! Это точно он, как вылитый, подумала.

Тогда она оторвала взгляд от напечатанных строчек и поняла, что все портреты, сделанные Джаспером Гвином, спрятаны, как он того и желал, но два из них — особым образом, странствуя по миру вместе с двумя книгами, тайком вшитые между страниц. Один, свой, она знала очень хорошо. Другой распознала только что, и это был портрет, который любой художник рано или поздно пробует сделать — портрет самого себя. Издалека, казалось ей, они переглядывались, на пядь приподнявшись над остальными. Сейчас — да, подумала, сейчас все так, как я всегда воображала.

Она встала, застыла в поисках жеста. Какого-нибудь простого. Принялась прибирать книги, которые валялись повсюду в доме. Всего лишь складывай их в небольшие стопки, по формату. Тем временем думала о запоздалой нежности Джаспера Гвина, так и сяк вертела ее в уме, с наслаждением разглядывала со всех сторон. Все это — в свете небывалого счастья, никогда доселе не испытанного; похоже, она годами носила это счастье в себе, а оно дожидалось терпеливо. Невозможно, казалось ей, что все это время она умудрялась делать что-то еще, кроме как пестовать его и таить. На что мы бываем способны, подумала. Расти, любить, рожать детей, стареть — и все это будучи в ином месте, в долгом времени не дошедшего ответа или неоконченного жеста. Сколько тропок мы проходим, и какими несходными шагами, за время странствия, которое мним единственным.

Когда Роберт вернулся домой, достаточно навеселе, она еще не спала, но сидела на диване. Папки по-прежнему громоздились на столе как попало.

— Все в порядке? — спросил он.

— Да.

— Точно?

— Думаю, да.

После она могла предпринять много шагов, один-то уж точно: выяснить, где прячется Джаспер Гвин. Не так уж и трудно было бы добраться до него через издателя Клариссы Род или «Трижды на заре». Неужели в обмен на молчание они бы не дали адрес или что-то еще? Тем не менее день за днем она жила своей нормальной жизнью, лишь позволяя себе время от времени ту или иную подпольную мысль. Порой пропадала, воображая, как приезжает в какое-то нелепое место, садится перед домом и ждет. Воображала, что больше никогда не вернется. Много раз писала и переписывала в уме короткое письмо: оно задумывалось написанным от руки, изящным почерком. Ей было бы приятно, если бы он знал, что она знает, ничего больше. И что упивается этим. Иногда вспоминала о Доке, как было бы славно все ему рассказать. Или как было бы славно рассказать все кому попало, тысячу раз.

Между тем жила обычной жизнью, день за днем. Когда почувствовала, что настало время, из всех шагов, какие она могла бы предпринять, избрала один, самый маленький, — последний.

Ребекка приехала в Кэмден-таун, и ей пришлось расспрашивать прохожих одного за другим, пока она не нашла лавку старичка, который делал лампочки. Он сидел в углу, сложив руки. Дела, по-видимому, шли неважно.