Татьяна Беспалова - Похищение Европы

— Посмотри, Сигизмунд! Люлёк опять валяется на простынях. А ведь Наташа только вчера сменила мальчику постель.

— Она меняет её каждый день, душа моя, — отозвался Старик.

Едва Ханум опустилась в кресло, он принялся протирать пыль с мебели. Шлёпая по полу босыми ступнями, сбегал куда-то и быстро вернулся с ведром воды и половой тряпкой.

— В этом доме можно убираться каждый день! — причитала Ханум. — Никто не берёт на себя труд помыть собаке лапы. Может быть, вменить это в обязанность Григорию?

Старик ползал на коленях, водил по половицам влажной тряпкой. Пёс наблюдал за ним с высоты кровати. Ияри попытался спрятать лицо, чтобы никто не заметил его слёз.

— Что же ты опять плачешь, милый? — Старик обернулся к нему. — Надюша говорит, что у тебя уже ничего не должно болеть. А Надюша знает, что говорит. Она скоро станет доктором и потому…

— Бесполезно, Сигизмунд, — сказала женщина. — Он ничего не говорит. Я порой думаю, что он и не слышит.

— Но Надюша говорит…

— …Мы второй месяц разговариваем с ним, а он в ответ — молчок. Из комнаты опять отказался выходить. Смотри: горшок полон. Осторожно, Сигизмунд! Не опрокинь его!

— Ты не хочешь ли в туалет, милый? — Старик с угодливой улыбкой уставился на Ияри.

В руках он держал пластиковую ёмкость, именуемую ночным горшком.

— Он не пойдет, Сигизмунд, — сказала Ханум. — Вчера Лазарю пришлось нести его в ванную на руках. Такой большой мальчик, а унитазом не умеет пользоваться. Из каких же диких мест Господь принёс его к нам?

— Это не простой мальчик, — заверил жену Старик. — Смотри какой у него медальон.

— Золотой. Ну и что? В наше время всякая рвань носит на теле золото.

— Нет, душа моя. Я думаю, вещь антикварная, и Наташа того же мнения. Ну вот. Пол я помыл. Пыль протёр. Горшок сейчас вынесу. Завтра тут можно не убираться. Но я обязательно зайду навестить тебя, милый, ближе к вечеру, после того, как вернусь с рыбалки.

Он хотел погладить Ияри по голове, но руки его были заняты.

— Что ты сейчас сказал? — Ханум приблизилась, обеими руками вращая колеса своего кресла.

Она не рассчитала усилие и со всего маха ударилась в кровать.

— Сейчас будет веселье! — проговорил Пёс.

— Завтра я хотел бы отправиться на рыбалку, — сказал Старик.

— Прекрасно! Выкатишь коляску на пирс, и я смогу сидеть рядом с тобой.

— Друг Спаса, Георгий, предлагает на лодке… но надо встать в три часа… — лепетал Старик.

— Ну уж нет!!!

— … а с тобой побудит Блага…

— У Благи в два часа косметолог.

— Но до двух-то… а там и я вернусь…

— Ну, уж нет!!!

— Я могу сходить на рыбалку один раз за лето?! — Старик попытался изобразить возмущение.

— А старик — совсем не артист, — ехидно заметил Пёс.

— Мне дурно от этой жары. И я всегда одна. Блага занята собой. Наташа и Надя работают. Тебе и Григорию — вам обоим! — интересней убивать время с приятелями. А я никому не нужна!

Старик выскочил из комнаты с ночным горшком в руках. Ханум попыталась преследовать его, не поднимаясь со своего кресла, но ей не удалось сразу протиснуться в узкие двери. Пришлось подниматься и выкатывать кресло. Быстрые шаги Старика уже звучали на лестнице.

— Что ты делаешь, Сигизмунд! — кричала ему вслед Ханум. — Я не умею пользоваться элеватором! Как я опущу вниз коляску?

— Спускайся ногами! — донеслось снизу. — Сейчас я вернусь!!!

Коляска так и осталась стоять в дверях комнаты Ияри. Ханум, шумно дыша и причитая, начала спуск с крутой лестницы, ведущей на первый этаж. Пёс поднялся и потянулся.

— Не хочешь поиграть? — спросил он.

— Нет, — Ияри отвернулся от него и уставился в окно.

Сквозняк раздувал занавески, открывая взору мальчика кусок синего неба.

— В городе появились чужаки, — проговорил Пёс. — Двое крутятся вокруг дома. Вынюхивают. Высматривают. Совсем чужие, как те двое, что навещают тебя. Может быть, и эти по твою душу? Эй, хватит грустить! Поговори же со мной!

Если Псу хочется общаться — отвертеться от него не возможно. Сейчас он примется скрести Ияри обеими передними лапами, тыкаться носом, громко скулить, а возможно, и лаять. На шум сбегутся люди. На плече останутся царапины от когтей. Нет, лучше повернуться к нему лицом и…

Царю Царей, пожалуй, было тесновато в кресле Ханум. Слишком могуч он, слишком широки его одежды, а движения чересчур размашисты. Царь Царей привык жить в просторных помещениях, ему трудно вместить своё тело в столь жалкую клетушку и сидеть в инвалидном кресле Ханум. Кот, отчасти утратив свою былую величавость, протиснулся между колесом инвалидного кресла и косяком. Горделивый зверь вступил в крошечную спаленку Ияри, воинственно подняв свой пышный хвост. Пса подбросило в воздух. Совершив головокружительное сальто над кроватью, он приземлился на четыре лапы перед самым носом Кота.