Татьяна Беспалова - Похищение Европы

Он поднялся с места, подхватил Арьяна под локоть и повлёк его к выходу из гостиной, в тёмный, заставленный старинной мебелью коридор. Там, среди остеклённых и шпонированных дверок с вычурными бронзовыми замками, притаилась железная дверь, ведущая на лестничную площадку, к лифтам.

В коридоре, где Джером никогда не зажигал люстры, день и ночь горела в старинном бра единственная маломощная лампочка-миньон. Перед самой дверью на лестницу Шурали схватил её за руку шершавой и твёрдой ладонью и сильно дёрнул на себя. Решил обнять на прощание? Патриция не стала сопротивляться.

— Я тебе нравлюсь… — выдохнула она.

— Я тебя жалею.

— Меня? Почему?

— Ты жертва, хоть сама и не понимаешь этого.

Они говорили на языке пушту. Джером стоял совсем близко и невежливо, но чутко прислушивался к их разговору.

— Этот человек… — Шурали стрельнул глазами в сторону Джерома. — Он ведь не муж тебе…

— Муж? Ха-ха-ха! — она попыталась скопировать его улыбку и его хохот.

Слишком больно показалось ей так вот смеяться — одной гортанью, так улыбаться — одними губами.

Щека долго болела потом в том месте, куда он её поцеловал, прежде чем выскочить следом за Арьяном на лестничную клетку. Джером таращился на неё через толстые стёкла очков и молчал.

— Завтра я забронирую им билеты. Думаешь, мы справились?

Джером молча кивнул.

— Я здесь, — сказал Шурали и Арьян вздрогнул.

Привычка передвигаться бесшумно — видимо, этот приобретённый на войне навык невозможно забыть и в мирной обстановке. Арьян не слышал, как Шурали забирался в «Мерседес». Дядя посмотрел на племянника в зеркало заднего вида. На первый взгляд всё нормально, не покусала его бритая американка. — Тебе понравилась эта женщина, Шурали? — тихо спросил он. — Да, — был ответ. — Осуждаешь?

— Нет. Солдату подойдёт и такая. Но… Когда? По возвращении или?..

— Я вернусь в Рим только на танковой броне, — рассмеялся Шурали. — Но это случится не скоро. До того времени эта американка упорхнёт к себе за океан. — Мы отправимся следом за ней на броне и туда! Ха-ха-ха! — За океан отправятся твои сыновья.

Ханум вошла в комнату. Ияри не слышал шагов. Её присутствие выдавало лишь шумное, прерывистое дыхание. Ханум была немолода. Скованными, неловкими движениями она раздвинула занавески. Плеск моря, щебет птиц, уличные шумы — все звуки мира сделались слышнее.

Пёс заворочался, поднял голову, но с кровати не слез. Так и остался лежать, прижимаясь к мальчику горячим боком. Ханум, в своей обычной манере, тихим голосом сетовала на что-то. Она произносила несколько знакомых слов на двух похожих, полупонятных языках. Кажется, речь шла о непереносимой жаре. Странно! Ияри поёжился. Ему-то совсем не жарко. Наоборот, если бы не Пёс, пришлось бы, пожалуй, укрыться ещё одним одеялом.

Ияри ни одной минуты не боялся Пса, хотя в его семье никогда не держали собак. Поначалу, когда пёс начал делить с ним ложе, у Ияри не хватало сил на страх. А впоследствии, когда покой, хорошая пища и забота вернули ему силы, Пёс уже стал привычной частью его жизни — постельной принадлежностью, грелкой, говорливым, забавным и надёжным товарищем. Пёс покидал его дважды в день — утром и вечером, в те часы, когда совершались семейные трапезы. Окна его спальни выходили на двор и в часы уединения Ияри всегда слышал голос Пса. А потом Пёс неизменно возвращался к Ияри, доедал остатки пищи на прикроватном столике, устраивался под боком у мальчика и засыпал. Пёс был хитрым и упрямым, но при этом очень ласковым. Вся семья любила его и Ияри его полюбил. Полюбил незаметно, не нарочно, но крепко.

Ханум, тяжело вздыхая, принялась за уборку. Женщина тихо укоряла Пса за то, что тот валяется на чистых простынях и громко призывала на помощь Старика — своего мужа. Старик явился, катя перед собой кресло на колёсах. Он поставил кресло под окном, приблизился к Ияри и осторожно положил в изголовье его постели гостинец в цветной обёртке.

— Цыц, пакостник! — Старик погрозил Псу пальцем. — Не трогать! Это для ребёнка!

Ияри посмотрел на гостинец. В обёртку из цветной бумаги Старик обычно прятал какое-нибудь лакомство — кусочек лукума, зефир, конфету, персик. Да всё что угодно! Ияри разворачивал гостинец и съедал его, когда оставался совсем один.

— Наконец-то! — проговорила Ханум, опускаясь в оббитое чёрной кожей кресло. — Я устала. — Душана — артистка, — проговорил Пёс, шумно зевая.