Йото Крыстев - Зерна гранита

Бай Марин встал. Улыбка сошла с его старческого лица.

— Погоди! Не спеши с оценкой. С этим портретом связана целая история.

Я вопросительно посмотрел на него. А он мягким голосом начал рассказывать:

— Петьо было десять лет, когда его отца арестовали. Они были на поле. Петьо пас коров, а отец его пахал. Полицейские приказали ему распрячь лошадь, привязать ее к груше, а самому идти с ними. Двинулись прямо по стерне, а шагах в двадцати от них бежал и плакал маленький Петьо. Меня в тот же день взяли с виноградника. Собрали всех нас в общине. Связали цепью — рука одного к руке другого — и повели к околийскому управлению. Оттуда нас хотели срочно отправить. А место было такое безлюдное и глухое, как будто все затаились от страха. Вышли мы из села, и отец Петьо обратился к полицейскому: «Начальник, разреши сказать ребенку, что делать с коровами, потому что его мать беременна и не сможет их загнать». Он оглядел нас и обернулся назад. Петьо все так же шел за нами и плакал. Мы как раз проходили мимо их поля. Две коровы и лошадь, привязанные к груше, стояли смирно и жевали. И крестьянская душа полицейского смягчилась. «Смотри не вздумай какие-нибудь коммунарские дела ему поручать, а то и на меня беду накличешь», — сказал он…

Тут бай Марин замолчал. Он как будто всматривался в лицо своего друга. Время было бессильно зачеркнуть даже самые малые подробности, заглушить слова этой встречи.

— Отец позвал сына, — снова заговорил он, — но мальчик стоял, как окаменевший, и не двигался. «Иди ко мне, сын, иди. Эти дяденьки разрешают», — сказал его отец, но, когда он сделал попытку показать на полицейских, цепи, которыми мы были скованы, звякнули, и Петьо всхлипнул громче.

Старший полицейский понял, что парнишка боится, и тоже позвал его: «Иди сюда, мальчик! Твой отец хочет тебе что-то поручить в отношении скота», — и отошел в сторону.

Петьо приближался к нам, опасливо озираясь. Глаза у него сверкали, как у зверька. В одной руке он сжимал камень. Когда мы увидели его, готового отомстить за нас, мука обожгла сердце. «Петьо, — начал его отец, — ты вернись. Иди домой и скажи маме, что нас с Революцией повели в околийское управление, а с дядей потом пригоните коров домой. — Он огляделся украдкой и, убедившись, что полицейские его не слышат, добавил: — Когда пройдет неделя-другая и я не вернусь, сходи в луга к трем огромным дубам. В среднем из них я оставил кое-что дорогое, завернутое в материнский фартук. Возьми это, сын! Там мое наследство… И береги его…»

Старший полицейский прикрикнул: «Давайте, хватит там!» «Мы готовы», — ответил отец, поцеловал онемевшего Петьо, и мы двинулись. Он остался стоять посреди дороги и смотрел нам вслед, пока мы не завернули за холм…

Революция замолчал. Молчал и я, глядя на портрет. В это время открылась дверь, вошли Петьо и шофер. Они несли брынзу, помидоры, огурцы и два мягких каравая. Увидев, что мы стоим, Петьо обратился к бай Марину:

— Что же ты не усадил гостя?

Революция не ответил. Две слезы покатились по его морщинистому лицу.

Я почувствовал себя неловко и ответил:

— Мы так… о портрете.

— Это наша реликвия…

Село тонуло в летней жаре. Замерли в дреме дома. Протяжно ворковали горлицы. Мы с Дило шли по оглохшей улице. Он вел меня дорогами своего детства.

— Здесь был наш стадион. Ворота мы обозначали кучками песка. У нас было два вида мячей — из козьей шерсти и из заплаток. Заплаточным мы играли меньше, потому что тогда и на заплатки тряпок не хватало.

Я улыбнулся. И мне вспомнились заплаточные мячи моего детства. Приятное и безвозвратное воспоминание.

С годами у человека накапливаются новые впечатления. Как сейчас, вижу Дило инструктором комсомола, шагающего от дома к дому и записывающего молодежь в строительные отряды. А вечером — собрание. Зал заполнен до отказа. Кто-то сидит прямо на ступеньках, многие просто стоят…

— Помнишь, как ты выступал, агитировал вступать в отряд? — спросил я его. — Какую речь ты тогда произнес!

— Разве она была единственной, чтобы ее помнить?

— Но я-то запомнил. Особенно вот эти твои слова: «Пусть такой молодежи, которая нам не помогает, не будет среди нас!»

— Что думали, то и говорили. Важно было, что молодежь поняла, что от нее требуется, и выполняла.

— Годы молодые, — вздохнул я.

— Самые прекрасные, — не без грусти ответил Дило.

Мы остановились на заросшей травой поляне.

Внизу клокотала небольшая речка. Вербы низко склонили ветви над водой. Дило снял пиджак, бросил его на траву и спустился к реке. Я остался наверху и смотрел на него. Умные, внимательные глаза и юношеская нетерпеливость — вот что осталось в нем от прежних лет. Волосы поседели, черты лица изменились.