Йото Крыстев - Зерна гранита

8 сентября 1944 года.

Нас по очереди вызывали из камеры. Расписавшись в толстом журнале, мы покидали тюрьму живыми.

Перед тюрьмой нас ожидали близкие. Матери обнимали своих сыновей, дочери целовали отцов… Радость. Слезы и радость. Затем Иван Чонос сказал:

— Товарищи, в этот момент я испытываю одновременно и большую муку, и радость. Скорблю, что моего сына Бояна повесили и он не вышел вместе с вами. Но я счастлив, что вы, его товарищи, живы! Вы продолжите дело, во имя которого он погиб! Победа близка. Советская Армия идет на запад, и мы должны помочь ее победоносному маршу на Берлин…

Полицейские стояли и слушали, но никто из них не остановил его, не помешал говорить. Что было бы, если бы это происходило несколько дней назад!

Я все никак не мог поверить, что я свободен и жив. Воодушевленные и веселые, мы направились к городскому парку. Громко говорили, пели. Счастью не было конца. Дышали чистым воздухом… Наслаждались видом Дуная. Не было больше тюремного режима. Не было тревоги в ожидании исполнения смертного приговора.

Этот светлый день, первый день свободы, я никогда не забуду…»

Велко Атанасов член бюро окружного комитета БКП в Видине. До заседания у него еще есть полчаса. И я иду с ним по Дунайской аллее и думаю о нем и его жене Вере, удивительных, самобытных людях.

Позади осталось место, где когда-то находилась тюрьма, а сейчас возвышается памятник Свободы и цветут красные розы.

Мы прощаемся. Он спешит на заседание, но я не расстаюсь с ним. Такая жизнь и такой человек не забываются. Они остаются в нашей памяти, они переходят из поколения в поколение.

На этот раз в командировку я поехал не один. Со мной отправился инструктор организационного отдела. Я плохо знал его. В комитете он был известен своей молчаливостью, поэтому, когда стало известно, что я еду с ним, один из моих друзей съехидничал:

— У тебя будет возможность выговориться в этой командировке…

— Каждый человек сам выбирает себе друзей, но не командировки, — сдержанно ответил я ему.

Мы выехали. Автобус в эти часы был почти пустой — два старика, одна старушка, длинноволосый парень и поп. Можно сказать, прекрасная компания. Кондуктор злился, ворчал, что напрасно гоняют шестидесятиместный автобус для горстки людей.

— Какой здесь хозрасчет? — спрашивал он шофера. — Пассажиры, пассажиры нужны, и побольше!

— Ты не прав, парень, — вмешался один из стариков. — И мы на хозрасчете, потому что дома откармливаем по нескольку свиней, телят, кур да и небольшой огородик обрабатываем.

— А дети, за которыми присматриваем? Молодые сейчас не имеют возможности их растить. Кто же, если не мы, будет присматривать за детьми? — дополнила старушка.

Так завязалась беседа, непринужденная и забавная. Молчали только мы с коллегой. Он рассеянно смотрел в окно, но внимательно прислушивался к разговорам. Один из стариков стал рассказывать, как в их селе поп чуть не утонул, когда поливал перец в личном хозяйстве.

— Поскользнулся поп и упал в реку, — говорил старик. — Успел лишь схватиться за ветку вербы. Попадья закричала, собрались люди. Один парень забрался на вербу и говорит ему: «Дай руку, отче!» А поп смотрит на него вытаращенными глазами и молчит. «Давай руку, отче!» — кричит парень, а поп не шевельнется. Поняв, что силы у него на исходе, а ряса от воды тяжелеет, я крикнул парню: «Эй, слезай!» Забрался сам на вербу и сказал попу: «Отче, возьми руку!» Он схватился, и мало-помалу мы его вытащили.

В автобусе стало весело. Засмеялся и мой коллега.

— Такие дела, отче, — обратился старик к попу. — Вы не даете, вы только берете. А ребята молодые еще, не знают этого.

Поп неприязненно посмотрел на старика, передвинул торбу к себе поближе и поспешил сойти на следующей остановке. Мы поехали дальше. В какой-то момент старик, который рассказывал о попе, уставился на нас. Встал с места и подошел к моему напарнику.

— Иван, ты ли это? Совсем забыл дорогу к нам! — Он снял шапку и подал руку моему коллеге. — Сколько же лет мы не виделись? Знаешь, как соберемся, в корчме или на собрании в клубе-читальне, тебя все вспоминаем. — Он сел на свободное сиденье около нас и обратился ко мне:

— Ты, парень, не знаешь, как мы проводили коллективизацию, молодой еще. — Он снова повернулся к моему спутнику. — Тогда тебе вроде было столько же лет, сколько и ему, верно? Молодой был, сильный, красивый. У девушек, как только тебя видели, щеки краснели. Не забуду случая, когда вытаскивали молотилку Молдаванина. Его жена кричала так, как будто ее режут. Собрались соседи. И как раз, когда нам выходить из больших ворот, Молдаванин выскочил из сада с ружьем, охотничьим. Чего скрывать — убежали мы, потому что знали — человек он суровый, убьет нас и глазом не моргнет. Против него остался только ты, Иванчо, один на один, помнишь? «Вертай волов!» — кричит Молдаванин, а в руках у него ружье. «Убери эту железку! — ответил ты ему так спокойно. — Ведь мы друг за друга знаем, этим меня не испугаешь». А он: «И не стыдно тебе, собака, десять лет мой хлеб ел, а сейчас сердце у меня вынимаешь?!» «Не десять лет, — сказал ты. — Больше, значительно больше. Ведь в твоей конюшне моего отца нашли умершим, ведь мать моя с твоего поля не вернулась. Не помнишь разве? А за эти десять лет кроме хлеба и пары изношенной твоими детьми одежды что ты еще дал мне? Ничего! Вот за батрачество отца, матери, за мои десять лет забираю эту молотилку! Берегись!» И погнал волов, которые тащили молотилку. Молдаванин стоял возле тебя ошеломленный, хотя и держал в руках ружье. Иванчо, помнишь ли ты?