Йото Крыстев - Зерна гранита

Любопытные крестьяне оставили работу и приблизились к трактору.

— Добрый день, братец, — приветствовал Лазара дядя Пенчо. — Отдохни немного! А твой младенец, которого ты назвал моим именем, знатным певцом станет с таким голосом! — Дядя Пенчо подошел к груше, поднял баклагу, попил и опять обратился к своему брату: — Помнишь, брат, что эта груша и нас воспитала?

Только сейчас Лазар поднял голову:

— Ты зачем приехал? Если ты без дел, то я не могу зря время терять. Земля меня ждет.

— По делам прибыл.

— Говори!

Серп блеснул на солнце. По уставшим рукам Лазара стекали капли пота. Повязанное на голову полотенце съехало набок.

Пенчо взял с трактора ружье и двинулся к своему брату.

— Братец, ты что надумал? — воскликнула жена Лазара и вскочила, едва не уронив ребенка на сухую землю.

— Такая, что ли, у вас агитация? — подал голос кто-то из толпы. — На брата своего руку поднимает, тоже мне коммунист!

Братья стояли друг против друга.

— Возьми ружье, Лазар! Я затем и пришел, чтобы отдать его тебе, хотя знаю, что меня многие выслеживают и черные планы строят. Не понимают, что жизнь требует кооперации земли.

Ружье, одноглазое и страшное, стояло между ними.

— Возьми его! Ты меня защищал когда-то, когда мы пасли скот. Ты меня кормил в Балканских горах, делясь со мной и хлебом твоих детей. Только ты можешь меня защитить, если кто-нибудь сейчас…

— Что ты на него смотришь, Лазар? — воскликнули в толпе. — Он пришел твою землю топтать!

— Если веришь им, можешь и в меня… Только тебе разрешаю меня судить, если думаешь, что я…

Серп выпал из мускулистых рук и воткнулся в землю.

Это был миг, когда Лазар увидел всю свою жизнь. Перед ним стоял его брат — тот маленький мальчишка, который, как привязанный, везде ходил за ним. Те, кто постарше, звали его за это шавкой. А однажды зимой Пенчо тяжело заболел. Глаза у него еле открывались, он весь горел. Соседские бабки одна за другой ворожили над ним, а он таял, как восковая свеча. Мать выплакала все слезы, она только всхлипывала, и время от времени страшные вопли раздирали ей грудь, нагнетая страх в доме.

Лазар стоял ошеломленный возле растерявшихся бабок. И вдруг решился, схватил ягненка с черными пятнами возле глаз и бегом преодолел два хребта, чтобы как можно быстрее добраться до врача. «Прошу тебя, пойдем к нам, мой брат умирает! Как только оягнится другая овца, принесу тебе и второго ягненка… Прошу тебя, пойдем, умирает брат мой!»

…Слезы застилали ему глаза. Перед ним стоял его худенький брат, а напротив — толпа.

Ружье упало рядом с серпом.

— Сестра, возьми ребенка. Не мешай трактору…

…Из погреба вылез бай Лазар:

— Ребята, извините, что задержался, пока найдешь шланг, пока нальешь… Да и годы берут свое, не та уже быстрота…

— Ничего, дядя. Мы тут немного перемыли тебе косточки.

— О чем это вы?

— О том, как ты стал членом ТКЗХ.

— Зачем вспоминать прошлые дела? Ну, на здоровье, ребята!

Небольшое село словно зеркало. Кто и что делает, не остается скрытым.

Недавно позвонил мне по телефону секретарь общинного комитета партии одного такого села, которое я курирую как инструктор.

— Очень вас прошу непременно поприсутствовать на завтрашнем заседании у нас, — пригласил он.

— Я был у вас только неделю назад. И другие общины есть, не только вы одни, — попробовал я отказать ему.

— Вопрос, который будет обсуждаться, особенный, ваша помощь крайне необходима! — И он поспешил сказать, что меня будут ждать и без меня не начнут заседания.

Я выехал на следующий день. Столько лет я все по одним и тем же дорогам езжу, что уже и пассажиры, и шоферы, и кондукторы мне знакомы. В этот раз кондуктором был Марин Тревога. Кто ему придумал это прозвище, не знаю, но оно очень точное, а самое важное — он сам уже привык к нему и воспринимает его как фамилию.

— Тревога, когда мы будем в селе? — спросил русоволосый юноша, похожий на школьника или на солдата.

— Кондуктор знает, когда выезжать, — ответил Тревога, — а когда прибудем на место, того и шофер не знает. А сейчас предъявляйте билеты, чтобы не обманывать государство.

— Уж не ты ли государство? — подшутил над ним остриженный юноша. — Если мы кого и обманываем, так это тебя.

— Все мы — государство: и я, и ты, и бабушка Цена, — авторитетно проговорил Марин.

— Что ты говоришь, сынок? — не поняв, к чему ее вспомнили, спросила бабушка Цепа. И сразу же, как бы оправдываясь, пояснила: — К детям ездила. То все времени не хватает, то как обожжет вот здесь что-то, — показала она на сердце, — и не можешь шевельнуться. Как стукнет вам столько же, тогда поймете меня.