Александра Флид - Грустная девочка

Они добрались до своей квартиры и обосновались на кухне.

– Как прошел день? – спросила она, закончив суетиться у плиты и усаживаясь за стол напротив Софии.

– Хорошо, – как всегда, коротко ответила та.

– И все? Может быть, было что-то интересное?

– Не знаю.

– Ладно, – решив не пытать ребенка, Эмма удовольствовалась этими скупыми ответами и закончила на этом все расспросы.

После того случая с наказанием София стала намного осторожнее. На нее больше не жаловались, и она была очень тихой, что даже наводило на некоторые подозрения. Поэтому сейчас, когда они были наедине, Эмма подумала, что настал момент поговорить с ней об этом обстоятельнее.

– София, – положив руку на стол и перевернув ее ладонью вверх, позвала ее она. – Скажи мне, тебя обижают?

– Нет.

– Нужно сказать правду, понимаешь? Я хочу знать, как к тебе в действительности относятся остальные девочки.

– Никак. Они со мной не играют.

– Ты не знаешь, почему?

София покачала головой. Вроде бы, этот жест должен был сказать Эмме, что она не знает ответа, но почему-то вышло наоборот.

– Меня тоже не очень любили в школе и в детском саду. Я была ужасно некрасивой и неуклюжей. И потом, со мной никто не дружил по-настоящему, потому что я не умела делать то, что им было интересно. – Эмма попыталась зайти с другой стороны. – Правда, потом, когда мы начали учиться в старших классах, со мной стали разговаривать. Поначалу я думала, что они просто лучше ко мне относились, а потом поняла совсем другое – они просто хотели, чтобы я помогала им с уроками.

София слушала ее с большим интересом. Эмма продолжала:

– И я перестала с ними разговаривать. Я больше любила бывать одна, если честно. Научилась лазать по деревьям и драться – бродила по улицам, и иногда приходилось защищаться.

– Ты была некрасивой? – с удивлением спросила София.

– Да. Как-нибудь, когда поедем домой, я покажу тебе свои фотографии. Я была страшна как смертный грех. Не веришь?

– Не верю, – честно ответила малышка. – Ты очень красивая.

– Это так кажется, потому что ты меня любишь. Но вот ты уж точно самая красивая девочка из всех, кого я видела. Поэтому я не понимаю, почему они с тобой не дружат.

София горестно вздохнула, отчего Эмма почувствовала, как по лицу расползается улыбка.

– Зато я угрюмая.

– Какая? – не поняла Эмма.

– Они так сказали. Угрюмая. И игрушки у меня дурацкие. И смеяться я не умею. И шуток не понимаю.

Эмма пошевелила пальцами, приглашая Софию вложить свою руку в ее ладонь. После секундной заминки девочка накрыла своей ладошкой ее пальцы, и Эмма легко сжала ее.

– Ты станешь лучше их всех, – пообещала она. – И они пожалеют о том, что говорили о тебе такие вещи. Ты научишься смеяться и радоваться, но уже не с ними. Если им не хватает ума понять, какая ты замечательная, то они не заслуживают тебя. Пусть себе играют сами, ты не должна жалеть о том, что они тебя не принимают. А насчет игрушек… что бы ты хотела?

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Может, только бумагу, чтобы рисовать.

– Тебе нравится рисовать?

Вместо того чтобы ответить, София просто кивнула.

– Хорошо. Тогда я постараюсь купить тебе альбом в ближайшее время. А пока, если тебе захочется рисовать… – Эмма поднялась, прошла в комнату и вернулась оттуда с тетрадью, в которую она записывала лекции по медицине еще в те зимние дни, когда они с Мэйлин ходили на курсы. – Здесь еще много чистых листов, можешь рисовать сколько угодно. Карандаш я тебе дам.

София перевернула тетрадь назад и стала рассматривать чистые страницы. Ее лицо светилось таким тихим, но ощутимым восторгом, что Эмме казалось, будто она даже видела слабое сияние, струившееся из-под ее ресниц.

– Спасибо, – прошептала София, закрывая тетрадь и опуская ее к себе на колени. – Здесь так много бумаги.

– Рисуй на здоровье, – улыбнулась Эмма. – Для тебя это сейчас очень важно. Я горжусь тем, что ты проявляешь к этому интерес.

Ей не хотелось портить этот момент мыслями о плохом. Будет еще время, когда им обеим придется поплакать и погрустить. Пока есть возможность, нужно пользоваться каждой минутой покоя.

У них был свой мирок, в котором остальные считались лишними. Он не был постоянным – появлялся, когда они оставались наедине и исчезал, когда рядом был Мартин. Потому что с Мартином создавался другой мир, в котором находилось место и для него.

Чем она заслужила такое счастье – знать Мартина и даже быть любимой этим человеком? Эмма не считала себя великодушной или щедрой, но знала, что все эти качества с лихвой присущи ему – человеку, ради которого она без раздумий могла бы пожертвовать собой. Его бесконечное терпение и готовность идти на уступки иногда приводили ее в полное замешательство, потому что ее странный жизненный опыт не содержал воспоминаний о людях, которые хоть сколько-нибудь походили бы на него. И чем дольше она его знала, тем сильнее удивлялась тому, каким честным и мудрым он был. С каждой новой встречей она открывала в нем новые черты и видела то, что прежде оставалось для нее закрытым.