Александра Флид - Грустная девочка

Вечером, когда настало время принимать душ, а потом идти спать, София настороженно остановилась, прислушиваясь к настроению Эммы. Срок наказания закончился уже давно, и она могла делать что угодно, но забираться на подоконник ей не хотелось, и она просидела почти весь вечер, перебирая пуговицы в картонной коробке и раскладывая их по цветам. Это занятие оказалось на редкость интересным и захватывающим, и она даже сама не заметила, как пролетело время. Единственное, что не давало покоя – настроение Эммы. Она впервые рассердилась всерьез и даже отругала Софию. Теперь девочка начала опасаться, что испортила своим плохим поведением все, что обрела с таким трудом. Ей хотелось спросить Эмму продолжает ли она любить ее или после такого трудного дня она хочет отправить ее обратно. Однако она даже не могла посмотреть на нее, не то, что заговорить с ней. Поэтому поздним вечером, когда Эмма достала полотенце и сказала, что пора идти в душ, София молча кивнула и поплелась к нужной двери. Сказать было нечего, а раздражать свою взрослую подругу еще сильнее ей не хотелось. Через некоторое время Эмма вошла в душевую и отрегулировала воду, чтобы она не была слишком холодной или горячей. Принесла душистое мыло и положила его на полку. Все это время она не говорила ни слова, и София помимо желания начала думать о самом плохом. Когда дверь за Эммой закрылась, она разделась и встала под теплые струи воды, а потом заплакала. Она прижала ладони к лицу, уткнулась в стену и зарыдала так горько, как не плакала со времен смерти Филиппа.

Как она могла все испортить? Эмма взяла ее с собой, забрала от тети Ирены и привезла в этот дом, а она умудрилась так быстро ее разочаровать. Наверное, теперь Эмма думает о ней так же, как говорила когда-то тетя. Наверное, она и вправду такая – неблагодарная, жестокая и неряшливая девочка, с которой никто и никогда не будет дружить. И никто не станет любить ее, потому что она слишком плохая для этого. Теперь она вернется в тот дом, и снова будет жить в той комнате, где они спали когда-то с братом. При мысли о соседстве с кроватью Филиппа София заплакала еще сильнее. Горло свело спазмом, и она едва не задохнулась от боли и горечи. Какая же она гадкая, непослушная и глупая девочка!

Через некоторое время в дверь постучали, и она оторвалась от стены, разворачиваясь и стараясь ответить – Эмма говорила, что в таком случае нужно обязательно что-нибудь сказать. Она попыталась подать голос, но ничего не получилось – судорожные всхлипы перехватили горло, не давая заговорить.

Прошло еще несколько мгновений, прежде чем дверь осторожно отворилась.

Эмма не вошла внутрь и даже не заглянула, она просто спросила через открывшуюся щель:

– Милая, ты в порядке?

И София соскользнула на гладкий белый пол, вновь закрывая лицо и уже полностью отдаваясь слезам. На сей раз от облегчения. Эмма помедлила еще немного, а потом все-таки зашла внутрь и плотно закрыла за собой дверь. Потом она забралась под душ прямо в одежде и подняла Софию, чтобы крепко прижать к себе.

– Ну, что же ты? – убирая с ее лица прилипшие волосы, ласково спросила она. – Не обижайся на меня, я ведь не хотела так сильно тебя расстраивать. Я должна была поговорить с тобой, все спросить и узнать, как следует, а не кричать сразу же.

София схватилась за промокшие рукава халата Эммы, и прижалась лицом к ее груди. Ей хотелось сказать очень многое, но она не могла выдавить из себя ни звука и продолжала всхлипывать и икать, не зная, как ей выразить все то, чем было переполнено ее сердце.

После этого они, промокшие и порядком уставшие, лежали в кровати и глядели в темный потолок, который казался черной пропастью, перевернутой вверх тормашками. София лежала, продолжая держать в руках край ночной сорочки Эммы и стараясь не шевелиться. Она думала о том, что если бы Филипп был с ними рядом, то он тоже смог бы стать добрее и счастливее, а еще в ее голове всплывал образ Мартина, задававшего ей странные и неудобные вопросы. Но самое большое место в ее душе было отведено Эмме – той, что была способна дарить такую любовь, какой София никогда не знала.

Уже засыпая, она повернулась к ней лицом и едва различимым шепотом спросила:

– Ты ведь всегда будешь любить меня, правда?

– Я всегда буду любить тебя, – ответила Эмма, а потом прижала к себе и поцеловала ее в лоб. – Всегда, – повторила она, и голос у нее почему-то стал печальным.

Стекло телефонной будки запотело от ее частого дыхания. Март катился к концу, и Эмма была одета в легкий плащ, поверх которого повязала еще и шелковый платок. Впрочем, теперь она развязала его и расстегнула первые пуговицы плаща. Может быть, жара действительно была такой невыносимой, а может быть, ей просто так казалось. Скорее всего, это было злой шуткой ее собственного тела, отказавшегося служить своей хозяйке. Всего пятнадцать минут назад, когда она сидела в кабинете у врача, ей было очень холодно, а теперь она изнывала от духоты и влажности.