Акош Кертес - Стеклянная клетка

— Однако ты сильна! — восхитился Густи. — Тоже, оказывается, можешь, если захочешь.

Дочка только переводила удивленные глаза с матери на отца, не понимая, чему они смеются, потом, захваченная общим весельем, сама принялась вторить им тонюсеньким голоском.

Проснулся и младший; отец повел детишек к тете Мартон. А Магдольна, наведя порядок на кухне и подтерев пол, пошла вздремнуть немножко на диване-кровати. Было полпятого. Бережно повесила она платье на плечики и, надев халат, подвернула подушку, чтобы та не касалась прически. Немного погодя пришел и муж, спустил тихонько брюки и прилег рядом в трусах и майке. Слыша, как он приподнялся на локте, Магдольна притворилась спящей. Некоторое время Густи пристально глядел на нее, потом схватил внезапно за нос.

— Пусти, дурак! Что ты будишь меня, — оттолкнула она его руку.

— Не ври, не спишь, — засмеялся он, — видно по носу и по глазам: ноздри вздрагивают, оттого что стараешься дышать ровно, и веки.

— Ну ладно, хорошо, — согласилась Магдольна, отводя его голову и силком укладывая на подушку, — знаю, ты умный у меня, но теперь спи. — Густи придвинулся ближе, обняв ее одной рукой, и уткнулся в шею, щекоча своим дыханием за ухом, где начинаются волосы. — Слушай, а я сегодня гуляю, — вдруг призналась она, потому что муж невесть с каких пор к ней не приваливался, не притулялся вот так близко. — Отгульный день взяла на работе… ты слышишь? У Юли была, за платьем заходила.

Густи промолчал, и она уже испугалась было, раскаиваясь и ругая себя за откровенность: вот дура, получила бы от Юли втык хороший, но успокоилась, почувствовав плечом ответное мужнино пожатие и услышав, а скорее, тоже почти лишь ощутив плечом, вернее, затылком невнятное бормотание: и правильно, по крайней мере не замучилась до полусмерти, и платье мировое… Магдольна вздохнула с облегчением (не подозревая о его собственном секрете, о котором он помалкивал: незачем все выкладывать жене), готовая в приливе непонятной нежности и про Юли рассказать, а может быть… может, и про того продавца газет, который с ней заговорил, пускай оценит, старый пень, какая у него жена. «А знаешь, Густи…» — уже срывается у нее с языка, но ладонь мягко прикрывает ей рот: не надо, давай и правда соснем.

Но едва она снова закрывает глаза, рука его пускается шарить у ее колен, расстегивая халат; с минуту Магдольна медлит, не зная, как к этому отнестись, но рука забирается выше, «отстань, балда, — отталкивает она, — ты что», «а ты как думаешь, что», — отвечает Виг, «с ума сошел, ни с того ни с сего среди бела дня, гости сейчас придут, в каком нас виде застанут»; но ему говори не говори, обнимает без дальних слов за шею и крепко целует, «ой, прическа», — вскрикивает она, «ничего, потом причешешься», — отвечает Густи, нащупывая у нее на спине пуговицы лифчика; Магдольна защищается отчаянно, но беспомощно, ибо та волна, которая подымалась тогда, у Юли, захлестывает ее целиком, повергая в жар и трепет, она вся поджимается, отбиваясь локтями, ногами, пряча рот, позабыв и о прическе, слыша только Густино сопение, и надо же, именно сейчас, когда к ним придут, «как же ты так прямо днем», — обессиленно шепчет она и замолкает, раскрывая губы, уже не противясь; в пять часов дня, перед самым приходом гостей, полнейший непорядок, вопиющее неприличие…

Звонок резко, грубо прорезает, прямо-таки разрывает тишину. Оба цепенеют. Густи приподымается, уставясь на дверь, будто на ней написано, как поступать в таких случаях, она — на Густи, на его внимательное лицо, на котором испытующая мина сменяется хитроватой, озорной; смотрит снизу со страхом, стыдом, ожесточением и ждет.

— А, катись они… — негромко посылает их Густи и опускается опять.

До затуманенного сознания Магдольны смутно, как в полусне, доходит, что к ним все звонятся, настойчиво, бесцеремонно; потом, кроме их собственного учащенного дыхания, она больше ничего не слышит.

Внезапная тишина приводит ее в себя, над ней Густино ухмыляющееся лицо.

— Ушли!.. — шепчет она.

— Ничего! Ушли — опять придут! — в счастливом самозабвении откликается Густав Виг.

В глазах у него безудержное веселье, как у расшалившегося подростка. Но у Магдольны на лице — нескрываемый ужас.

— Постой, что же они теперь подумают про нас? — спохватывается она.

— Что мы заснули, — невозмутимо отвечает Густав Виг. — А другое подумают — пускай хоть лопнут от зависти.

Обняв еще раз мужа («Кобелина ты у меня», — шепчет Магдольна ему на ухо, краснея, оттого что отпустила такое бесстыже-уличное словечко, Юли под стать), она выскакивает из постели.