Акош Кертес - Стеклянная клетка

— Дай чего-нибудь поесть, — выходит он на кухню.

— Обед уже готов, потерпи десять минут, — отвечает Магдольна, но Густи канючит: ну чего-нибудь, пока.

— Вон хлеб возьми, — пожимает она плечами, — ветчины себе отрежь.

Муж берет нож, пристраивается у окна на табуретке.

Магдольна откидывает вермишель, нарезает мелкими кубиками кусок копченого окорока, прибавляет сала и поджаривает, ощущая на себе мужнин взгляд и мысленно усмехаясь: чего это он, неужто новое платье заметил, интересно, всегда одна жратва на уме. Дожевав, Густи покорно разворачивает газету в ожидании обеда, а она опрокидывает вермишель на сковородку с ветчиной, перемешивает, разогревает с жиром, ставит на стол тарелки, сметану, водружает на середину сковороду и накладывает уже, но Густи все смотрит неопределенно поверх газеты, будто не зная, как отнестись к тому, что видит.

— В парикмахерской была? — осведомляется он, усаживаясь с женой за стол.

— А тебе что?! — ощетинивается Магдольна.

— Совсем неплохо, — замечает он, еще раз взглянув и склонясь с этим лаконичным замечанием к тарелке.

Его совесть тоже не совсем спокойна, будто запрет какой нарушил, хотя намерение — еще не проступок, да и кто на баб не пялится, даны же на что-то глаза мужику; но чувство такое, словно надо оправдаться, рассказать подробно, к чему он не привык, как прошел день в мастерской и почему от него пивом пахнет, женский нюх на это острый, сразу что надо и не надо учует. Но Магдольна сама пила и не чувствует ничего, однако выслушивает все про мастерскую: дескать, короткое замыкание случилось, станки встали, хотя, в общем, ничего страшного, заготовки еще оставались, а подручный его узнал, что у него именины, поздравил, ну и пива бутылку принес, пришлось самому еще три поставить, иначе нельзя, сама понимаешь, а раз такое дело — и Лаци Мазур с Лехелом Варгой тоже по три выставили, не помногу, конечно, вышло на брата, угощали всех, но настроение поднялось, приятно так, знаешь, по-субботнему время провели.

Магдольна встала, собрала грязную посуду.

— Слушай, что это они учудили с твоей головой? — спросил он вдруг.

— Не нравится — не смотри! — отбрила она, при-готовясь уже к перепалке.

— Да почему не нравится, — от чистого сердца рассмеялся Густав Виг, — что́ ты так сразу на дыбки, как хомячок? Наоборот, очень тебе идет.

— Ну и хорошо, — краснея, уступила несколько озадаченная Магдольна и принялась за мытье посуды.

Оттирая сковороду чистолем и перетирая тарелки, она не могла, однако, отделаться от прежнего ощущения, что муж смотрит на нее. И вдруг слышит, как Густи, отодвинув табурет, встает и подбирается сзади. «Вот полоумный, ну что ему надо, и с каким шумом, думает, глухая?..»

— Хватит валять дурака, не видишь, некогда! — увернулась она от Густи, норовившего ее поцеловать. — Осторожней, тарелку уроню, иди лучше поспи, слышишь? — (Нет, совсем сдурел, опять лезет.) — Что это на тебя нашло?

— Ну и что, если нашло? — топтался возле Густав Виг. — Нашло — так нашло.

— Это отметить надо красным в календаре!

— И она же еще недовольна! Нос задирает! Ну погоди ж ты у меня.

— Сказано тебе: пойди ляг, пока малыш не проснулся, кончу, тоже прилягу. — (Ну, образумился, кажется, — и правда, надо же ведь поспать, чтобы вечером вареным не быть; нет, остановился, ухмыляется в дверях.) — Ты чего?

— Слушай, это то платье на тебе, которое Юли шила?

— Ну, то.

— Даже показать не хочешь?

— Очень тебя такие вещи интересуют.

— Ну-ка, сними передник!

Магдольна снимает, шаг направо, шаг налево, поворачивается, надевает опять.

— Вот. Много ты понимаешь!

— Ух, черт, какая красоточка!

И, отпустив ручку двери и мгновенно оказавшись рядом, Густи так стискивает в объятиях врасплох застигнутую жену, что у нее дух захватывает.

— Очумел? Пусти сейчас же! Изомнешь!

Оба запыхались. Густи сияет, Магдольна делает вид, что сердится.

— Ну, получил? Можешь теперь отправляться! — ворча, вырывается она, и, оправив сбившееся платье, оглядывает прическу в зеркальце над раковиной. — Счастье твое, что не растрепал.

Теперь за работу. Теперь только успевай поворачиваться, в ожесточении думает она, а этот ненормальный все тут, не уходит, на кухне ошивается (хотя почему-то не может разозлиться на него по-настоящему и, следя за ним краем глаза, ловит себя на мысли, что он, пожалуй, вполне даже ничего, этот Густи)… Из кладовки она достала мясо (купила утром приличный кусок на вечер, зажарить и подать холодное), вымыла, положила на противень, нашпиговала чесноком — все под пристальным наблюдением мужа, который уточняет: «Это, значит, коржики», получая резкий ответ: «Да, а тебе что, оставь меня в покое»; она ведь нападок ждет, продолжения утренней стычки, дескать, НУ ТО-ТО ЖЕ, или ТВОЕ СЧАСТЬЕ, или МЕЛЕШЬ, ТОЛЬКО БЫ ПОЗЛИТЬ, и тому подобное, но Густи на сей раз как воды в рот набрал, наоборот, едва она наклонилась к духовке, подошел внезапно и влепил в шею поцелуй. Магдольна вздрогнула, обжегшись горящей бумажкой (какими поджигали газ в духовках старого образца).