Роман Шмараков - Автопортрет с устрицей в кармане

Весь дом с любопытством наблюдал, как г-н де Бривуа разрывается между дедом епископа и прекрасной кружевницей и как последняя ревнует г-на де Бривуа к чужой славе. Наконец он намерился укоротить своих слуг. Его раздражало не то, что они следят за его поступками, а то, как они их потом перевирают. Г-н де Бривуа не гнушался быть зрелищем, но хотел сохранять внушительность. Он последовал примеру медиков, которые, чтобы унять боль в одном месте тела, вызывают ее в другом.

Природа наградила его камердинера страстью к искусству, не придав к тому никаких пособий. Кисть его с чудным могуществом играла над людьми: всякий, кого тот изображал, без колебаний признавал в портрете своего приятеля, или кума, или проезжего, с которым прошлый год пил в кабаке, так что многие удивлялись, кого только из тайников памяти могло вызвать искусство камердинера и какие события оживить. Оторвав его от карточной игры, г-н де Бривуа повел его в кладовую, где велел расписать потолок, взяв предметом деяния деда епископа, и наскоро составил программу. Дед епископа изображается посередине потолка на колеснице, влекомой приличествующими ему животными, в окружении свойственных ему атрибутов, гениев и сил. Над головою его с обеих сторон два амура, изображающих Ум и Желание, подают знаки Славе, призывая его короновать. Женщина, олицетворяющая Славу, отражается в латах, облекающих члены деда епископа. В поднятой правой руке она держит лавровый венок, а пальцами ноги касается песочных часов, с одной стороны которых видна дневная птица, а с другой стороны — летучая мышь, левою же рукою женщина указывает на ягненка, смотрящего вверх. На заднем плане большое оживление; мушкетеры выполняют команду «Зубами — скуси», враг выказывает отчаяние, обыватели — робкую надежду; в перспективе Зависть в образе Фурии, затворяясь в аду, с меланхолическим видом кусает себя за неимением лучшего. На четырех картинах, расположенных по сторонам, представлены деяния знаменитых римлян, столь сходные с деяниями деда епископа, что в этих картинах видно все поприще его честей. На той стороне, где висят связки чесноку, царь Нума под рукою извещает римлян, что идет уединиться с нимфой Эгерией в охотничьем домике. За этим угадывается неизменная внимательность деда епископа к думам и желаниям солдат, равно как умение пользоваться оными. На противоположной слепец Аппий Клавдий, принесенный на заседание сената, выражает желание оглохнуть. Сим изображается славная его прозорливость и бодрое красноречие. На третьей картине Метелл, спрашиваемый товарищем о тайных его замыслах, ответствует, что если бы его сорочка о том ведала, тотчас бы велел ее сжечь; при сем знаменитом разговоре присутствует и сорочка, с видом крайней невинности. Этим обличается его осторожность в маневрах и разборчивость в белье. На четвертой Корнелий Сципион по взятии Ольбии устрояет пышное погребение вождю карфагенян Ганнону, при защите ее падшему. Сим знаменуется великодушное его снисхождение к неприятелю, унаследованное его потомками. К этому г-н де Бривуа прибавил, что желает видеть в росписи великолепие, стройность, благородство и тонкость, присущие картинам г-на Лебрена, особенно знаменитой «Семье Дария», и «Падению ангелов» г-на Вердье, а если чеснок будет мешать, то можно его подвинуть. Кроме того, он внушил несчастному камердинеру, что настоящие художники всегда спрашивают совета и мнения своих близких и что искусство не двинулось бы со времен Полигнота и обоих Миконов, не будь при каждом живописце человека, способного указать, в какую сторону выгнуть эту ногу и сколько еще их надо пририсовать.

Довольный своей проделкой, г-н де Бривуа вернулся к работе. Его охотничий домик, в котором противоестественно сочетались Марс и Венера, стоял посреди искусственного пруда. Переправившись на островок, г-н де Бривуа нашел двери запертыми изнутри и заключил из этого, что кружевница всерьез обиделась. Он произносил сквозь дверь ласковые речи, а потом сел на берегу и, почесывая за ухом довольную собаку Боссюэ, принялся сочинять новую историю из жизни полководца. Дед епископа подступил к некоему форту с намерением его захватить. Он занял возвышенности, господствовавшие над местностью, и с удовольствием увидел вражеский берег, безлесный и уязвимый для навесного огня. В мирное время форт служил защитою орибасиям, что совершали набеги за реку и возвращались отягощенные добычей; лишенный рва, прикрытого пути и фланков, он не имел военной важности: вал был высоким и тонким, а сам форт открыт с двух сторон и не достигал воды. Г-н де Бривуа налег плечом и высадил дверь. Из-за господствовавших над ним возвышенностей форт не был удобен прикрывать вылазки и столь был тесен, что не давал свободы действий, а между тем ему требовалось изрядное число защитников. По общему мнению знатоков, малый форт таких качеств, отрезанный течением реки от сообщения со своими, надлежит срыть и оставить, а не упорствовать в его защите, рискуя лишиться и форта, и войск; не одни пылкие юноши и кабинетные бойцы, видевшие фортификационные сооружения лишь в книгах Маролуа, но люди, поседевшие под шлемом, говорили деду епископа, что при надобности этот форт можно восстановить в лучшем виде за неделю, будь даже он срыт до земли. Кружевница укрылась за кроватью, откуда в г-на де Бривуа летели обидные слова, подушки и еще какие-то предметы, разбивавшиеся о стену. Орибасии в намерении своем упорствовали, усилив форт при помощи рвов, ям-ловушек, контрмин, капониров, перекопов, прикрытых фланков, минных ложементов и снабдив его бомбами, закладываемыми в землю, ручными гранатами, мортирами, фейерверками и прочим воинским снарядом. Они даже думали сделать большую вылазку, которая, однако, один раз сорвалась из-за дождя, лившего всю ночь, а другой — по вине дезертира, выдавшего нам их намерения. Деду епископа предлежала одна из трех задач, в коих ярче всего проявляются дарования и опытность военачальника: форсировать реку в виду врага, ожидающего на противоположном берегу. Г-н де Бривуа сцепился с кружевницей, они покатились и рухнули за кровать. Дед епископа назначил штурм; его солдаты сожгли частоколы, служившие орибасиям валом, взорвали мину, подведенную под шпиц равелина, заняли руины и под прикрытием рондашей и фашин обосновались в иных местах, недоступных обстрелу с крепостных фланков. Видя, что их оборонительные сооружения ничего более не значат, орибасии подожгли бараки в форте и начали отступление, с тем чтобы потом привести в действие минные подкопы, набитые порохом. Окрестность заволоклась мглой, сокрывшей героев, в воздухе вспыхивали огни, вопль нимф поднялся над камышами, и в наступившей тьме слышался г-н де Бривуа, декламирующий стихи Вергилия: