Лиз Тренау - В любви и на войне [litres]

Девушка, конечно, была рада за пару из Швейцарии, но, несмотря на это, она не могла избавиться от странного ощущения в животе, похожего на тошноту, – она узнала это ощущение: то же самое она чувствовала вчера, когда появилась семья Джимми. Это из глубины ее души поднималась зависть, с которой невозможно было справиться.

– Ну, тут уж не нам решать, что справедливо, а что – нет, – сказала она со вздохом. – Жизнь вообще несправедливая штука. И тебе это известно лучше, чем кому-либо, Фред. Приходится просто довольствоваться тем, что она тебе дает, и смириться с тем, что отнимает. – Она вздрогнула. – Идем, нам пора отправляться в путь.

Путь домой был гораздо легче. Руби уже так натренировалась, что по звуку мотора могла предсказать, когда нужно переключать передачи, еще до того, как Фредди просил ее об этом.

Объезжая выбоины, он описывал сражения, которые бушевали на каждом участке, мимо которых они проезжали. Руби заметила, что возвращались они немного другим путем – пейзаж был незнакомым. Фредди притормозил и остановил машину на высоком обрыве.

– Что-то случилось?

– Я просто подумал, что вы захотите посмотреть, где я находился в последние несколько недель войны.

Руби проследила за направлением, куда он указывал пальцем, и увидела извивающуюся крутыми зигзагами сеть траншей вдалеке: паутина глубоких рвов, окаймленных грубыми деревянными досками и мешками с песком в океане голой земли и колючей проволоки.

Раньше она представляла себе, что траншеи должны быть шириной с плечи человека, всего несколько футов в глубину и в лучшем случае несколько ярдов в длину, как те ямы, которые роют на дорогах, когда прокладывают водопровод. Но эти были достаточно широкими, чтобы в них могли пройти сразу трое, и достаточно глубокими, чтобы человек мог стоять прямо и его не было видно. На дне были уложены деревянные настилы и через равные расстояния были вырублены ступени. Она понятия не имела, что траншеи могут быть такими просторными, как улицы маленького городка, глубоко зарывшиеся в грязь.

Она все смотрела и смотрела, пытаясь разобраться во всем этом, представить, как люди могли выживать здесь, под постоянным шквалом снарядов, как они справлялись со страхом и запахом смерти, витавшем вокруг них.

– Знаешь, все было не так уж плохо, – сказал Фредди. – По крайней мере, рядом всегда были друзья и ты знал, что они всегда начеку. Ты доверял им свою жизнь, а они доверяли тебе свои. Мы жили вместе, спали, прижавшись друг к другу, чтобы согреться. – Он остановился на мгновение. – Никогда не знал ничего подобного вне армии. В обычной жизни такого не встретишь. Мы научились определять по звуку летящего снаряда – в нашу сторону он летит или нет; по направлению ветра предугадывали, могут ли травить нас газом, и успевали к этому подготовиться. Мы даже привыкли к звукам взрывов. Единственное, к чему мы никогда так и не смогли привыкнуть, – ко вшам и крысам.

В своих письмах Берти никогда не описывал условий жизни, и теперь она знала почему. Она как-то представляла себе, что каждый день они идут в бой, потом возвращаются в бараки или как минимум в палатки, где могут помыться и поесть в солдатской столовой. По крайней мере, именно так Берти описывал свой учебный лагерь. Но не тут, не на передовой. Тут они ели, спали и выживали в этих грязных траншеях, у них не было никаких укрытий – ни от природных стихий, ни от снарядов, ни от газовых атак и тому подобного. Они шли вперед, на линию фронта, когда приходил их черед. Как мог Берти, который всегда ценил комфорт, которому всегда требовалось дополнительное одеяло в постели, выживать в этом ужасном месте?

Фредди указал на ряд деревьев в трехстах метрах от них:

– Это немецкая линия. В тихую ночь мы слышали, как они разговаривают, как иной раз слышишь соседей по улице. Как они пели, иногда играли на губной гармошке. Фрицы пели все время, точно так же, как и мы. Думаю, чтобы поддержать боевой дух. Мы даже перекрикивались друг с другом через нейтральную полосу – что-то типа «спокойной ночи» или «не угостите ли сигареткой» и тому подобное. Но когда наступал день, мы снова поливали друг друга артиллерийскими снарядами. К этому привыкаешь, как и ко всему остальному.

Руби всегда рисовала себе более героическую картину: солдаты – с примкнутыми штыками и бегущие, спасающие свои жизни враги. По крайней мере, именно так это изображалось в «Иллюстрированных лондонских новостях».

– И все это из-за нескольких миль бельгийской земли! – прошептала она.