Иоахим Новотный - Избранная проза

— Я радуюсь, — начал директор, — я искренне радуюсь, чрезвычайно радуюсь тому единодушию, с каким общественность восприняла репертуарный план нашего театра. Но я хотел бы воспользоваться моментом и со всей скромностью спросить, не задумывался ли кто из вас над тем, что в конце концов мы все стали не столько совещаться, сколько советоваться. Советоваться. — Он еще раз повторил это слово. — Но оно ничего иного не означает, кроме как «выпрашивать совета». Совета присутствующих здесь представителей публики. Наш уважаемый коллега, заведующий литературной частью, своим сообщением о репертуарном плане внес своего рода предложение. Его стоит всесторонне обсудить, но не просто соглашаясь с ним, а имея в виду кое-какие изменения. И нельзя назвать несправедливыми мои ожидания, мои надежды на критику, на которую театр при известных условиях имеет право рассчитывать, обдумывая свой репертуар.

В этом месте его речи где-то поблизости от меня скрипнул стул. В последнем ряду я сидел не один. Рядом со мной распрямил спину тощий Хиннерк Лоренц, по прозвищу Железный Генрих, по должности заместитель заведующего литчастью, но некоторым образом отстраненный от дел; и если бы существовал самый распоследний ряд, то он оказался бы даже позади меня. При слове «критика» он так выпрямился, что скрипнула спинка стула. На какую-то долю секунды этот звук заполнил зал, ибо все остальные давно пребывали в безмолвном оцепенении.

Директор окинул взглядом собравшихся, хотел воочию убедиться в воздействии своей игры; он говорил теперь уже с почти австрийской певучей интонацией и уверял всех, что, безусловно, никого не намеревается запугивать. На лице коллеги завлита он заметил все-таки некоторую бледность, которая, несомненно, свидетельствует о необходимости лечения, которым наш уважаемый коллега вправе заняться даже до окончания текущего сезона.

Тут кто-то позволил себе дурацкий смешок. И, словно ожидая этого, подхватил смешок и директор. Проведя рукой по серебристым волосам над розовой лысиной, он с улыбкой обратился к своему вспотевшему подчиненному:

— Не в обиду будь сказано, уважаемый коллега, но ведь общеизвестно, сколько сил стоит поставить спектакль в городском театре. И конечно же, я вовсе не собираюсь всерьез пересматривать репертуарный план, ибо если в апреле репертуар еще не окончательно созрел, то вряд ли — вы согласны со мной? — он опять уже обращался ко всему залу, — вряд ли он имеет шансы к началу следующего сезона дойти до полной сценической спелости; и так как каждый здесь присутствующий знает, что все решения давно приняты и в интересах дела должны быть выполнены, правда, с привлечением всего нашего опыта и с ясным осознанием всей полноты ответственности перед обществом. Что касается конференции, то она, разумеется, не бесполезна, а дух доверительности и единства пусть станет доброй традицией и свидетельством успешной работы.

Он вновь перешел на чистейшую сценическую речь и говорил теперь серьезно и доброжелательно. Люди в зале с облегчением откинулись на спинки стульев; особенно заметно это движение было у тех, кто насторожился, пытаясь понять, какую тонкую игру тут с ними затевают. И даже Лоренц опустил плечи. Раздались аплодисменты.

Меня захлестнуло саркастическое удовлетворение. Я был уверен, что все-таки сумел раскусить штучки директора. Именно так он ставил свои оперы. Доводя драматические события до захватывающей дух остроты, до вершины фривольности, он, однако, всякий раз умел остановиться у самой черты, за которой все скатилось бы в банальность, и вернуться к традиционным, привычным публике приемам. Ему аплодировали тем охотнее и оживленнее, чем хуже было то, чего он сумел избежать.

В упоении от собственного открытия, я не обратил внимания на человека, который, видимо, поднялся с места еще во время аплодисментов и какое-то время стоял в проходе, прежде чем его заметили. Наконец многие обернулись к нему, кто весело, а кто и отчужденно. Человек был среднего роста, со светло-каштановыми волосами, в выцветшей штормовке и кроссовках. Несмотря на свой костюм, он не выказывал и тени смущения, даже тогда, когда вокруг него воцарилась тишина. Быть может, он не знал общепринятых правил, или же ему было на них наплевать. Так или иначе, он оказался достаточно наивным или веселым, чтобы принять за чистую монету речь директора, подведшую итог конференции. Я должен честно признаться, начал он сухо, без малейшего оттенка любезности в голосе, что долго ждал случая сказать свое слово. И за то, что это удалось, он весьма благодарен предыдущему оратору. Сам он здесь замещает представителя завода, у них на предприятии грипп, культурная комиссия тоже от него пострадала. Бригада, в которой он работает, производит запасные части для товара, необходимого почти всем, но качество этого товара еще очень далеко от мировых стандартов. Яснее он выразиться не может. Дефектов множество, ремонтные предприятия перегружены, население бомбардирует государственные инстанции жалобами, Экономический совет изучает ситуацию и сочиняет отчеты районному руководству; были созданы разные комиссии, которые в конце концов установили, что в обозримом будущем уровень мировых стандартов для нас недостижим. Значит, мы по-прежнему будем работать кое-как, увеличивая ремонтные мощности. Прежде всего это означает, что надо наконец наладить выпуск достаточного количества запасных частей. Понимают ли присутствующие, к чему он клонит? Вот именно, к своей бригаде! Ей это не по силам, уже несколько месяцев не по силам, она не может с этим справиться, так как, кроме плана, им ничего не повысили — ни количества рабочей силы, ни качества материалов, ни степени механизации. Но, как известно, последнего собаки рвут. И вот именно его бригада последняя. Ей совсем не до смеха, давно не до смеха. А если посмотреть на репертуар, то и в театре не больно-то посмеешься. Короче говоря: им недостает веселой современной пьесы. Люди имеют право немножко расслабиться, у них и так проблем не обобраться. Вот что он хотел сказать по поручению своих товарищей.