Иоахим Новотный - Избранная проза

— Понго, — крикнула Гундель, — спускайся! Мы тебя не выдадим!

Я разделил ее надежды. Более того, я верил, что для этого есть все основания. Такой чердак мог служить не только укрытием. Он давал возможность для широкого обзора. Но как он туда попал? Стремянки тут не было. Исполненный решимости и энергии, я выставил вперед согнутую в колене ногу и сплел руки на уровне живота. Гундель помедлила, еще раз окликнула Понго по имени, и только когда тишина не оставила ей никакого выбора, воспользовалась моей идеей. Она поставила ногу на предложенную ей опору, и я подкинул ее кверху, голова девушки исчезла в люке, она попыталась зацепиться локтями за его края. Но вскоре я опять ощутил всю тяжесть ее тела и понял, что и эта затея оказалась напрасной. И тогда я воспользовался благоприятным моментом, ахнул в притворном изнеможении, чтобы раньше времени разжать руки и потом поймать девушку на лету в тесные объятия. Гундель же не дала мне ни малейшего повода…

Между тем уже не было времени предаваться этим отрадным соображениям. Мы все еще в нерешительности стояли под чердачным люком, когда вдруг услышали какой-то таинственный звук. Я прибег к этому драматическому обороту, так как неестественная тишина покинутой деревни, тишина без людских голосов и громыханья тракторов, без кудахтанья кур и собачьего лая, тишина, в которой даже чириканье птиц звучит как-то синтетически, сделала нас особенно чувствительными. Внизу кто-то энергично дергал, по-видимому, запертую дверь. Этот глухой стук гулко отдавался по всему дому. Надо знать наши стандартные сельские домики на одну семью, все они имеют второй вход, со стороны улицы. Но этот вход, едва вселившись, запирают раз и навсегда. Можно, конечно, осознать этот факт, но это мало поможет преодолеть испуг. В конце концов, тот, кто ломится в дверь, тоже знает обычаи. И он обойдет дом, чтобы найти другой вход. И чем тогда мы объясним свое присутствие? Можно считать меня безнадежным циником, но я опять усмотрел в этом возможность еще раз подойти вплотную к девушке.

Но, увы, эта надежда не сбылась. Все опять стало тихо, так тихо, что Гундель наконец осмелилась осторожно подойти к одному из двух окошек, смотрящих на улицу. Я отчетливо увидел, как она оторопела, и тут же понял причину: от дома отъезжала полицейская легковая машина. Она нарочито медленно проехала по деревне и застряла с задранным багажником в какой-то яме. Небрежно выставленный в окно машины локоть шофера в полицейской форме больше свидетельствовал о настороженном внимании, нежели любой другой жест.

— Они действительно его ищут, — прошептала Гундель. Выходит, она все это время верила в чудо.

Но я был из другого теста. Отбросив все иллюзии, я принялся сортировать свои наблюдения. Очевидно, полицейские уже довольно давно в деревне. Только сперва они обозревали ее из машины. Потом стали ломиться в двери. Вслед за этим уже могло прибыть и подкрепление, чтобы дом за домом обыскать всю деревню. Понго, вероятно, так же как и мы, обнаружил машину. И попытался обычным манером уйти от погони. Не жалея кожи, он сунулся в колючие заросли. Подняться на вышку, перевести дух и хорошенько осмотреться… Может, и вправду он собирался двинуться к электростанции, чтобы дождаться Гундель. Но тут он услышал мой оклик и опрометью бросился назад, туда, откуда ушел. Выбора у него не было. Слева тянулся карьер, справа за холмом притаился хутор с этой мегерой, его мамочкой. А в деревне еще много убежищ. Это было наименьшее из зол.

— Во всяком случае, они его пока не поймали, — сказал я, надеясь этим успокоить Гундель. И она сразу ухватилась за эту соломинку:

— Может, он у нас?

— На хуторе?

— Он приходил иногда к моему дедушке. Пока у него еще была лошадь.

Я почуял тут кое-что необычайно интересное для моей пьесы.

— Это может оказаться важным. Расскажи-ка.

Гундель отвернулась от окна, и мы сели на пропыленный диван. Это была единственная мебель во всем доме.

— Некоторые люди утверждают, что дедушка приходится мальчику отцом.

Гундель произнесла это со всей деловитостью, на которую, ввиду всех этих сложностей, способна только молодость. Я решил, что необходимо ее подзадорить.

— Надо же! Нечто подобное я уже слышал о хозяине пивной. Не удивлюсь, если и у других окажутся шансы стать его отцом.

Гундель подхватила этот разговор:

— Она раньше была красивее, эта Густа, и, ты знаешь (она сказала мне «ты»!), пользовалась немалым успехом… Но насчет дедушки я не верю. У него дети рождались только когда он хотел. Это отец и тетка. И все-таки, когда бабушка умерла, никто с ним не остался. Я думаю, он тогда был, наверно, очень одинок. Почти как Понго… Ну вот, у них была лошадь… Единственная их отрада. Понго прямо из школы шел в конюшню. Ему все время хотелось чистить лошадь, поить ее. И когда она отрывала морду от яслей с овсом и поворачивалась к нему, Понго мчался к дедушке и кричал: «Она меня знает! Она узнала меня!» А дедушка ухмылялся и говорил: «Какая жалость, что я не могу больше держать батраков. Я бы тебя нанял. Жил бы у меня на всем готовом. Ко дню святого Мартина костюм и башмаки. К рождеству — двадцать марок сверх всего». Потом он давал ему глотнуть из бутылки с водкой и хрипло смеялся, когда мальчика тошнило. А я приносила им бутерброды с творогом. Потом они сидели на ящике с овсом и ели эти бутерброды. Всегда только с творогом. У меня Понго их брал. А больше он нигде ничего не ел. И в школе тоже. В первом классе кто-то рядом с ним крикнул: «Он чавкает, как свинья!» Но это неправда. Если он не торопится, он ест очень даже прилично. Но как ему было не торопиться?..