Иоахим Новотный - Новость

Гой не подозревает, что до этого пронзительного звонка осталось всего пять минут. У него давно уж одеревенела поясница, но он даже не шелохнется: сидит и не отрываясь смотрит в синюшные провалы на лице бригадира.

Все, крышка, думает Гой. Пропал мужик, как пить дать пропал. Глупо самого себя обманывать. Я сижу у постели умирающего, и в том, что Пауль умирает, отчасти виноват и я, да, виноват! Надо было образумить его, пусть даже силой, если б потребовалось. Ну почему я этого не сделал?!

На минуту Гой закрывает глаза. И вспоминает тот день, когда приехал в деревню. Крестьяне стояли перед правлением и вовсе не скрывали, что их гложет любопытство:

Как-то он, новенький, начнет? Пусть-ка сперва зубки пообломает. В кооператив мы не рвемся. Оставили б нас лучше в покое. Уж сами как-нибудь!

Не пришел тогда только один человек. Бригадиру Паулю Йорку некогда было разглядывать нового председателя. Он размечал линию будущей укладки дренажных труб. Гой, скользнув взглядом по толпе, спросил:

Где он?

Да где ж ему быть? Работает!

А вы что ж?

Ответили ему глаза. Он прочел в них надежду, безразличие и неприязнь.

Ты толкуй, что делать! — шумели одни.

А нам торопиться некуда! — с прищуром вторили другие.

А не вязался б ты к нам! — гаерничали третьи.

Вот так они и стояли. И лишь один человек был занят самым естественным и разумным делом в тот теплый весенний день — он работал, а не слонялся по селу будто бездомный пес. Гой расценил это как добрый знак. Их было уже двое. И это позволяло надеяться, что со временем удастся пробудить совесть во всех остальных. Скоро они и сами поняли, что не годится сидеть сложа руки в погожий мартовский день. Хотя в тот момент рассчитывать на их сознание не приходилось: тон в деревне задавали спекулянты.

В свое время они в порядке самозащиты переняли уловки своих обманщиков. Тогда-то и проник в деревню дух спекулянтства. Приютился там, словно кукушка в чужом гнезде. И когда всем казалось, что птицы этой давно уж и след простыл, она и выпорхнула вдруг снова и распустила крылья свои в кооперативе. Вот почему все труды тех, кто не был заражен этим духом, шли насмарку. И как ни силился бригадир, как ни старался — все впустую. Все исчезало в ненасытной утробе того духа. А Йорк походил на хлопотливую синицу, не ведающую о том, кто кормится собранными ею на пашне червями. Гою было известно об этой близорукости бригадира. Молчком делал Йорк свое дело. И не очень-то интересовался тем, что творится вокруг него. Но без бригадира прожить было так же невозможно, как и без воздуха. Ведь он вселял уверенность и в самого Гоя. Как долго продержалось бы в нем это чувство, находись в той толпе перед правлением и бригадир?

Потому и не придержал, не образумил, с горечью в душе думает Гой.

Потому и дал ему свободу действий — и тогда, во время отпуска, и после больницы. Край как нужен был такой человек — и лично мне, и другим, про которого можно было сказать:

Вот смотрите: из бедняков, а какой хозяин!

Взгляд Гоя теряется в замысловатом узоре одеяла.

Голосит будильник. Вставайте, люди! Пора, ребята, — время!

И его металлические ножки нетерпеливо отбивают дробь по четырехугольнику стола.

Домко и Гоя будто током ударило: кто бы мог подумать, что вдруг такой шум начнется?

Йорк между тем проснулся как обычно. Оковы сна разбиты последними звуками колокольчика. Медленно приподнимаются морщинистые веки. Потом по телу его пробегает тень судороги. Нет, сегодня бесполезно. Бригадиру не встать уж больше никогда.

Свету! — требует он хриплым, сдавленным голосом.

Гой молниеносно вскакивает со стула и срывает с лампы платок. Лучи ее устремляются на затемненную половину комнаты и, как бы злорадствуя, высвечивают сеть морщин, которыми испещрено лицо бригадира.

Ты, Гой?

Я, я! И Домко тут.

Глубокий вздох. И снова тишина. Рука Йорка ищет что-то в кармане пиджака. Где там трубка?

Домко помогает, и вот она уже зажата во рту у Йорка. Бригадир курит всухую. Вена повыше виска начинает пульсировать в учащенном ритме сердца. Гой крепко, до боли, стискивает руку Домко.

Сейчас, сейчас конец!

Оба ошибаются. Йорк еще жив. Он размышляет. Затем с таким напряжением, будто куль семипудовый подымает, выдавливает:

Сходи за меня в хлев. Прямо сейчас. Черная пеструха на очереди. Одиннадцатый номер. Они тогда день случки не записали. Но чувствую: сегодня будет пороситься. И еще: распорядись, чтобы сено с Гроссен Луга привезли. Оно хоть и не просохло совсем, но если оставить его там, лучше не станет. Его на вешала надо…