Иоахим Новотный - Новость

Йорк ржаветь не хотел. Вставал с первыми петухами — и на ногах до поздней ночи. Ничто не могло укрыться от его зоркого ока. Нечистая борозда выводила его из себя. Точно так же, как и соломинка в узком проходе хлева, которую никто не удосужился поднять. Все беспокоило его. Всех он тормошил. Не было человека, которого бы он не распек за что-нибудь. А если, случалось, мял в ладони своей колосья ржи, значит, проверял крепость зерен. Любоваться же синевшими во ржи васильками было ему некогда.

Когда же из совета округа приезжал уполномоченный, чтобы узнать, нет ли пробелов каких в идейной работе бригады, Йорк говорил: жнут они. И не присмотреть за ними, так останутся в поле колоски по колено в рост. Тут же садился на велосипед и уезжал. Уполномоченный захлопывал свой блокнотик. Он-то имел в виду другое.

В прошлом году правление решило отметить праздник урожая. Бригадир был против. Свеклу с полей еще не убрали. На праздник не пошел. А на другой день выместил гнев на мужиках своей бригады. Что, никак от шнапса спина закостенела? И сами небось довольны, что нагибаться невмочь? А придется. До вечера чтоб всю свеклу с делянки убрали!

Убрали. Хотя работы там хватило бы на два добрых дня. Домой мужики тащились, согнувшись в три погибели, неопохмеленные их черепа раскалывались от боли. Но Йорк не одарил себя и минутой, чтобы насладиться тем, что взял верх. Голова его полна была других забот: Йорк забыл, куда подевал трубку, забыл и то, где оставил свой велосипед. Ну и побежал в деревню. Бежал и злился, что медленно что-то бежит. Так вот и вышло, что со временем поубавилось у него сил. Работа иссушила его тело. Пришлось председателю Гою распорядиться насчет отпуска. После долгих препирательств и отговорок Йорк согласился.

Добро! — сказал Йорк. Иду отсыпаться.

Но ничего из этого не получилось. Ранним утром первого отпускного дня Йорк появился на сельхоздворе. Переставил краны. Поставил в хлеву новые ворота. У птичника забор поправил. Все это он давно уже собирался сделать, да все руки не доходили.

Гой попытался было остепенить его. Но Йорк ощетинился:

У меня отпуск. Что хочу, то и делаю.

Остальные слова заглушил стук молотка.

В мае месяце подкосились-таки ноги у Йорка. Отвезли его в районную больницу. Три дня пролежал он там в постели, прислушиваясь к тому, что делается у него внутри.

А что, может, я уже и не живой?

По тому, однако, как тянуло выкурить трубку, понял Йорк, что дела его не так уж и плохи. Жизнь так устроена, что работа человеку какая ни на есть, а все-таки найдется. В палате лежало много городских. Всех их волновал продовольственный вопрос, и они высказывали свои суждения о сельском хозяйстве. Йорк послушал их, послушал и пришел к выводу, что суждения их ошибочны. И ринулся в бой. Сначала все больше ругался да грозился. Но потом, сообразив, что этим их не проймешь, стал стараться доходчиво растолковать что к чему, но однажды не выдержал: хватил-таки шлепанцем одного парня, подручного стеклодува, который ну решительно ничего не хотел понимать. И не было потом такого случая, чтобы человек, выписываясь из больницы, не подошел бы к Йорку и не сказал:

Теперь я знаю, как оно у вас там на самом деле. Похоже, ты прав, Пауль!

Вот при таких обстоятельствах Йорк постепенно восстанавливал силы. Вскоре ему разрешили и первую трубку выкурить. С того дня больница стала для него хуже застенка. И он просил, доказывал, требовал до тех пор, пока его, непутевого такого больного, не выписали наконец «по собственному желанию». Произошло это в дождливое июньское утро, часу в десятом. А в обед он, подобно сторожевой отарной овчарке, уже носился меж агнцами своей малость обленившейся бригады.

Эй вы, барбосы! Перерыв в час, и ни минутой раньше!

Больница осталась где-то за холмами времени. Йорк забыл о ней и был неутомим по-прежнему. До того самого дня, когда его на поросшей серыми травами дороге хватил удар.

Теперь лежит он на обитой плюшем софе. И никогда уж не встанет. Наверняка не встанет.

Дальше Домко думать не хочет. Здесь в комнате лежит и дышит умирающий, а смерти следует отдавать дань уважения. Но мысли о Пауле не покидают Домко. Ну не дурак ли! — размышляет Домко. Сам себя ведь извел. К чему, спрашивается? С собой разве что возьмешь?

И Домко едва-едва удерживается, чтобы не рассмеяться.

Деловито тикает будильник. Он ничего не знает о смерти. Его механизму отведена своя задача, и он исправно и неусыпно будет ее выполнять. Мало-помалу черная стрелка подвигается к цифре двенадцать. И как только достигнет ее, пронзительно зазвенит колокольчик, чтобы известить бригадира о том, что ему пора отправляться в ночной обход.