Шэн Кэи - Красные туфельки

Мама тут же отвела меня в сторону и принялась расспрашивать: этот, что ли, с серёжкой в ухе? Чем более она принимала всё всерьёз, тем больше давила на меня. И появись я в следующий раз без Верблюда, она со своими консервативными взглядами так бы меня раскатала, что живого места бы не оставила, её убийственные козыри я давно уже на себе испытала. Вообще-то я и сама ещё не разобралась, что он, в конце концов, за человек, этот Верблюд. Призадумавшись, сама пугалась: у нас с ним ещё ничего не произошло, я никак не могла признать, что между нами существуют какие-то отношения. Будто они вступают в силу лишь после того, как мужчина поставит печать на теле женщины. Думаю, я недалеко ушла от мамы. Но мамины убеждения естественные и искренние, а мои пустые и притворные.

Я этот вопрос замяла, мама допытываться не стала, но самой мне было не успокоиться. Испытывая страшное презрение к себе, я удалилась на кухню. Прихлопнула таракана, ещё одного загнала в таз, где моют овощи, открыла кран и медленно утопила. Маме было и невдомёк, что у входа в мой дом человек перерезал себе горло и что с тех пор все сны у меня окрашены кровью. Что поделаешь, чужая душа потёмки. Вот если бы психическое расстройство можно было распознать с первого взгляда, если бы оно выделялось, как вошь на лысине, не было бы и моего тёмного как ночь ужаса. Шов у Верблюда в шагу, конечно, преувеличение, сама сделала его препятствием для себя. Его воробьиные подскоки — неутраченное озорство из невинного детства, а в том, что это кажется смешным, проявляется моя зажатость. Решив, что уже перенастроилась, я убрала тараканьи трупики и в прекрасном расположении духа вернулась за стол. Отец уже захмелел, говорил громко, размахивая руками, значит, его рассказ достиг кульминации.

Глянув на Верблюда и вспомнив про одинокого изгнанника на сибирских просторах, я решила: пусть приходит сегодня вечером. Старик отец от вина свалится, будет храпака задавать.

Стоя неподалёку, Верблюд с Лопухом осматривали окрестности. Я помогла матери убрать со стола, кротко вынося её болтовню. Глянула в окно: эти двое ещё курят, любуясь красотами пейзажа. Опускались сумерки, на их спины падали последние лучи заката. Я думала о том, как славно будет сегодня вечером, и на лице у меня разливалась радость. Заметив моё хорошее настроение, мать больше не критиковала, а стала говорить многозначительно и проникновенно. Сказала, что зарядку начала делать. Потому что, рожу вот я ребёнка, потребуется полная сил нянька. У меня после таких слов даже слёзы выступили. Нужно и мне для мамы постараться, иначе о каком почитании родителей можно говорить!

Опять глянула в окно. Верблюда с Лопухом уже куда-то ушли. На ветке две птахи клювиками чистят друг другу пёрышки. Пользуясь случаем, почистила пёрышки и я. Быстренько помылась под душем. Никогда ещё не делала ничего с таким энтузиазмом. Полфлакона геля для душа извела, голову три раза помыла. Вентилятор в ванной сломался, и от сильного запаха шампуня чуть не задохнулась.

Во время этой основательной помывки меня охватила любовь к родительскому дому, как невесту перед свадьбой. Я вспоминала детство, растроганная до слёз предстоящей славной ночью.

Высушив волосы, я принялась, как говорится, «наносить перед зеркалом жёлтые лепестки». [78] Так в Древнем Китае называли немудрёный макияж незамужней девушки. Прибежал маленький племянник, стал играть с разложенными на столе карандашом для бровей, пудреницей и флакончиками с косметикой, без конца задавая вопросы. Когда до него дошло, что всё это я собираюсь нанести на лицо, он пренебрежительно скривил рот:

— С вами, женщинами, хлопот не оберёшься.

Улыбнувшись, я чмокнула его в щёчку и продолжала краситься.

— Тётушка. — Опершись на край стола, он внимательно наблюдал, как я наношу макияж. Я что-то буркнула, а он продолжал: — А эти два дяденьки в мандариновом саду целуются.

Замерев, я уставилась на своё отражение в зеркале. Оттуда на меня глянула морда животного. Я медленно стирала с лица только что нанесённые румяна с пудрой, и они закружились в воздухе, как ивовый пух в марте.

Перевод И.А. Егорова

Когда мне было четырнадцать, в моей голове царил полный кавардак. Кроме походов в школу за два с половиной километра, всё остальное время я проводил дома либо на пристани. Там, со стороны Великого канала, проплывало множество самых разных судов, но меня они не интересовали. Я вообще не знал, чем хочу заниматься, постоянно пребывая в каком-то смятении. Казалось, изнутри меня с бешеной скоростью заполоняет дикий бурьян. Я никак не мог найти себе применения, да и не хотел. В школу и обратно домой я перестал ездить на велосипеде, предпочитая передвигаться пешком или бегом, в стороне от кого бы то ни было. Мне нравилось ощущение, когда я, взмокнув, добирался до места назначения. Струившийся по телу пот дарил чувство освобождения, одежда переставала сковывать, и казалось, что, потея, я сливаюсь в единое целое с мирозданием, и благодаря такому взаимопроникновению всё тело словно оживало. Я бежал или шёл быстрым шагом, пока не появлялся пот, и даже дождливая погода не была помехой. Мне запомнилось, что сезон сливовых дождей [79] Период дождей, который длится 2–4 недели весной и совпадает со временем созревания сливы. в тот год длился необычно долго, практически всю его половину шёл сильный или слабый дождь. И без того мокрый, я ещё обливался потом, так что всё, от одежды до одеяла, у меня уже покрылось плесенью.