Джером Чарин - Смуглая дама из Белоруссии

Ничто не могло поколебать Гарри Харкинса — ни мамина улыбка, ни духи, ни боевой раскрас. И мы убежали с Уэст-Фарм-роуд и отправились на автобусе на Конкорс. Мы там не были несколько месяцев, и я впервые очутился в нем снова. Немцы сдались, и Конкорс ликовал. Синагога «Адас Исраэль» была разукрашена плакатами и электрическими свечками. Теперь уже никто не опасался, что Гитлер будет обедать в Бронксе.

Здания заливал особенный серебристый свет, который бывает только на Конкорсе: словно солнце и луна повстречались в небе и решили вместе сиять над Западным Бронксом. Но мама не могла предаваться воспоминаниям: дело было срочное. Мы вихрем влетели в «Конкорс-плаза» и обнаружили мистера Лайонса в вестибюле: восседая в малиновом кресле, он вершил суд. Он впился в Фейгеле цепким взглядом серых глаз.

— Шла бы ты, женщина, отсюда. Вы — ты и твой лишайный сын — здесь вне закона.

— Я тебе уже говорила. У Малыша все прошло.

— Тогда чего он так и носит эту дурацкую кепку «Сент-Луис Браунс»?.. Валите отсюда.

— Ты мой президент, — возразила мама. — Я имею право прийти к тебе на прием.

— Побойся Бога. Ты не демократ. Тебя выперли из наших рядов. Да Начальник меня из «Плаза» попрет, если пронюхает, что ты здесь была… Теперь, Фейгеле, мистера Франклина с нами нет, и мы осиротели.

— Сделай мне одолжение.

— Ни за что.

— Позвони Гарри Харкинсу и скажи, что очень ценишь Ниту Браун.

— Кто такая Нита Браун?

— Домоуправляющая с Сибури-плейс.

— Которая с Уайеттом Эрпом, — вставил я.

Мистер Лайон сощурился.

— Понятно. Того шерифа, который чуть не вывел из игры Меира Лански. Хотел бы я с ним познакомиться. Но почему я должен ввязываться? Мне-то что?.. Видит Бог, мне тебя очень не хватало. Сколько народу мы смогли бы привлечь в ряды демократов, если бы ты согласилась сдавать карты.

— Я согласна, Фред. Но только один раз. И ты сначала позвони Харкинсу… Нита Браун .

В глазах окружного президента зажегся серебристый свет Конкорса. Коридорный принес ему телефон. Мистер Лайонс отыскал в книжечке номер Харкинса, набрал его, пошептал в трубку, вернул аппарат коридорному и подмигнул маме.

— Улажено. Твою Ниту Браун больше никто не тронет… А теперь перейдем к картам, дорогая Фейгеле?

Мистер Лайонс пригласил всех, кого удалось, из демократов; они толпились у длинного стола: за ним, с «Филипом Моррисом» в зубах, сидела Фейгеле и сдавала карты. И снова и снова повторяла старую присказку:

— Пара королей… похоже, флеш.

Демократы были покорены. Завалили смуглую даму немыслимыми чаевыми. За два часа мама заработала больше, чем за неделю на конфетной фабрике. Но ей не деньги были нужны, она хотела помочь Ните.

Даже когда мама работала на черный рынок, деньги ее не интересовали. Хоть стоматолог ради наживы сворачивал людям шеи, мама все равно видела в нем образованного мужчину, идеалиста, для которого Чехов и бульвар дю Царевич значат больше, чем низменные страсти Бронкса. Лично я в этом сомневался. Не Чехов его убил. Его убила Демократическая партия…

Мы вышли от мистера Лайонса, и он величаво, как подобает бронкскому президенту, проводил нас по покрытой ковром лестнице до вестибюля.

— Фейгеле, мне известно про фабрику. Мы за тобой следили. Однажды ты упадешь в бочку с шоколадом, и никто тебя не найдет.

— Не дождетесь, мистер Лайонс. Я выжила при царе, выживу и на конфетной фабрике в Бронксе.

Мы не сразу вернулись домой на восток. Маме, как всякому хорошему сдающему, требовалось время, чтобы отойти от карт. Пока смуглая дама из Белоруссии, теперь приставленная к шоколадным вишням, курила при свете Конкорса «Филип Моррис», папу не отпускали кошмары. Он все еще переживал утрату должности уполномоченного. Раньше Сэм с упоением носил белую каску, отдавал приказы во время затемнения. А теперь он даже к проституткам в Майами наведываться перестал. Да и старшим мастером в своем меховом магазине уже не считался. С магазином было покончено, а в наше с мамой сложное равновесие он не вписывался.

Фейгеле лелеяла меня, своего Антона Чехова, хотя я до сих пор ни строчки не мог написать. Зато у меня имелся собственный бульвар дю Царевич, собственная смуглая дама и собачка. Эта смуглая дама не топилась в Ницце, а ее собачку звали не Собачка, а Джером. Собачка познавала мир через свою хозяйку… большие, перетянутые ремнями мужчины смотрели на смуглую даму, а Собачка смотрела на мужчин и читала упоение на их лицах. Смуглая дама была при Собачке, а мама была не при пожарных, почтмейстерах и канторах из Белоруссии и из Бронкса — она была при Малыше. Мужские взгляды лишь укрепляли нашу с Фейгеле связь.