Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

— Завтра мы двинемся дальше. А пока приготовим ночлег.

— Я ничего о тебе не знаю, — крикнула девушка вслед удалявшемуся мужчине. Когда он скрылся в чаще, в ответ она услыхала:

— Я тоже…

По его голосу она поняла, что он не врет, и вдруг впервые и очень остро ощутила, что он в ней нуждается. Рыжий лесной муравей деловито скользил по ее предплечью, щекоча загорелую кожу, перебежал на тонкую расслабленную кисть, обогнул указательный палец и стремительно помчался по тыльной стороне руки обратно к локтевому изгибу, так и не поняв, что двинулся вспять. «Не оглядывайся назад», — вспомнила она слова мужчины и улыбнулась. Потом кивнула, сбила щелчком незадачливого бегуна, сладко потянулась, внезапно чуть всхлипнула, встала, отряхнула колени и, шмыгнув носом, прикрыла глаза и на миг погрузилась в истому. Перед нею плыл плещущий светом и громкой, всамделишной жизнью воздух, родом, казалось, из радости. Она вскочила на ноги и, подпрыгнув на месте, понеслась босиком по опушке туда, где звенела уютной тревогой пятнистая тень.

— Подожди, я с тобой! — закричала она, ворвавшись в упругое эхо лесной тишины. — Я с тобой!! Не дури, покажись!..

Он поймал ее за руки, сильно сжал их, привлек их к себе, уложил на груди и позволил наслушаться сердца. Тихо снял поцелуем жар с ее глаз, остудил языком ее веки, уколол щетиной подбородок и прильнул к отзывчивой жилке на откинутой шее.

— Так и есть, — прошептала она. — Я уже умерла… Или только рождаюсь.

— Так-то лучше, — бормотал он ей в самое ухо. — Так правильней…

V

День за днем, день за днем, ночь за ночью, постигая пространство свободы, они близились к пасмурной осени, забывая себя все прочнее, все туманней в ее наступленьи на лес, на ущелье, на солнце, умерявшее в быстро растущие тени свое прежнее, яркое, теплое, совершенное и обильное бескорыстие. Разбивая шалаш у ручья, под скалой ли, в расторопном соседстве реки, они не спешили понять, что лето уходит, и старались не замечать ни морщин на мякоти ягод, ни заиканья перепелов в мохнатых кустах, ни плоских разводов тускнеющих луж у ручья, ни сменившего голос дождя, — он возмужал и стал глубже, взрослее — унылый протяжный стон, наполнявший ущелье терпеньем и скорой тоскою, которых они тоже пытались не замечать.

Мужчина охотился, ловил рыбу и избирал маршрут, девушка стряпала и обживала теплом шалаши. Иногда над рекой или лесом они видели дым, напряженно прислушивались, желая распознать его источник, переглядывались и с удовольствием наблюдали за тем, как в глазах у другого опаска и серьезность уступают место лукавству. Свернув в котомку пожитки, они покидали укрытие и, покорные лишь веселью в душе и чутью, начинали выслеживать необычную свою добычу. Подкравшись к людям и хмелея от риска, они ждали, когда наступит нужный миг и можно будет совершить почти сладострастное в своем безумии преступление. Мужчина брал на мушку цель, ослепшую в неведении или сне, а девушка бесшумно, по-звериному ловко подбиралась к сумам и сброшенным седельным лукам, освещаемая то шуршащим в ночи переливом костра, то ярким полуденным солнцем, то святой близорукостью сумерек. Обливаясь потом, он впивался пальцем в курок, моля тишину и застывших коней не предать их в эту минуту, и уповал на благословенное небесами везение, изменившее им лишь однажды. В тот день, когда ветви и хвоя на их шалаше впервые покрылись инеем, растопившимся только к полудню.

Ее сильно знобило, но, отогревшись в его бурке и напившись приготовленного им отвара из трав, она заверила мужчину, что все миновало. Жар в самом деле прошел, но Алан по-прежнему хмурился, обдумывая решение, пока его не подсказал случай.

Ближе к вечеру вокруг вдруг сделалось тихо, как бывало обычно, когда готовилась заговорить земля. Припав к ней ухом, он услышал погоню, и очень скоро охота отметилась в лесу глухими выстрелами. Он вопросительно взглянул на девушку, и она, подтверждая, кивнула:

— Порох и соль уже на исходе. И потом, мне хочется хлеба. Мне так его хочется…

Она была бледна, но очень спокойна.

— Не волнуйся, я справлюсь, — заверила девушка. — Не подведу.

В теплых и ясных глазах ее было столько нежности, что у него защемило в груди. Он ощутил вдруг, что ему ее не удержать. Настанет день, и она покинет его. Было в ней нынче что-то такое, что изобличало в ней женщину больше, чем раньше. Раньше в смехе ее или грусти еще угадывался подросток. Теперь в ней появилась печаль — залог будущих тайн. Только ей самой о том еще было неведомо.