Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

Нет, идти ей сегодня к отцу не хотелось: не удержится, скажет ему, а потом пожалеет. Матери — той-то можно: заступилась бы за нее и брату б поддала, хоть, конечно, ему не очень-то больно, но все-таки — лучше, чем ничего. Но к сестре сейчас путь был заказан: только что к ним во двор побежал непутевый Тотраз. Как же, нужно похвастаться перед Аланом, — тот такой же смешливый балбес. Стало быть, Софье надобно перетерпеть. «Пусть они отсмеются свое, а после забудут. Тогда и пойду».

Впустую слоняться по дому было слишком тоскливо. Смотреть на огонь в очаге — недолго уснуть. Лучше уж побродить по двору, собирая привычную мзду: одуванчики, камушки, окатыши оброненной шерсти, стрекачей-кузнецов, пляс травы, тропки ветра по ней, возню муравьев… Насмотревшись на всю эту скуку, Софья решила идти вдоль забора, споря с временем, еще одним своим нехорошим врагом. Было важно его обмануть и не сразу достигнуть калитки (просто так вот сидеть, как цыпленок, на корточках, делая вид, что тебе интересно, было невмоготу). Софья знала по опыту: труднее всего в жизни быть очень медленной и притворяться, что ничуть не спешишь.

По пути попадались ей тут и там осколки разбитой вдребезги глины. Стало снова досадно, но ей удалось не захныкать — мало ли что, вдруг увидит, а потом ее изведет. Вот ему! Она растоптала строптивую дульку до крошек. Не успела сделать и пары шагов, как вдруг зацепилась носком за какой-то кусачий, когтистый, пронырливый камень, охнула, наклонилась, поразмяла пальцами боль, поискала глазами обидчика, достала его из травы и вдруг радостно вскрикнула: то был вовсе не камень, а какой-то зеленый чудак. Пухло легши ей на ладонь, он смотрел на нее провалом оленьих глазниц и был очень тяжелым, очень красивым, ненастоящим каким-то, будто был тоже вылеплен кем-то, неизвестным искусником-силачом, из твердой-претвердой смолы, а может, даже из стали, или, там, из большого куска непонятного цвета железа. Вот это находка!.. Тотраз лопнет от зависти. Только она так сразу ему, ни за что ни про что, не покажет. Не-е-ет уж, дудки… Не на такую напал. Сперва она его помучит загадками, а потом станет расписывать, на что это было похоже. А потом, если ей повезет, она слепит из глины такой же и скажет: «Видал? Только тот был, конечно же, лучше стократ». А когда он начнет умолять ее: покажи, она выкрутит кукиш и скажет: «А вот это ты узнаешь? Догадайся с трех раз, кто из нас дурачок?..» Тогда-то мы и посмотрим! Еще будет прощенья просить…

— Эй, Фося-Софося, где твой брат?

Она оглянулась. В калитку входила дочь толстяка-чужака Ацырухс. Софья и не заметила, как та подошла к их ограде. Вот и отец всегда говорит: ходят бесшумно, как тени. Их, мол, видишь только тогда, когда услышать уж поздно.

Ацырухс была старше их с братом на добрых лет пять. Софья ее ненавидела: та была так хороша, что быть с нею рядом девчонкой становилось позорно. На лице ни единого пятнышка, даже корь ее остереглась. Говорят, она ею тоже болела. Софья ее ненавидела жарко и стойко. Пожалуй, еще оттого, что Тотраз, глупый брат ее, вечная боль и морока, лазал к ним за забор неспроста, а затем, чтобы лишний разок поглядеть на нее, Ацырухс. Софья знала: доведись ему выбирать между ними и приставь даже к ней самой еще и Алана с Марией, он ничуть не задумавшись выберет эту вот…

Волосы Ацырухс разметал легким золотом ветер, и они колосились на солнце широкой волной. Софья больно подумала: «У нее такая белая кожа, будто сделана прямо из льда. И глаза… Такие глаза, что смотреть в них труднее, чем на огонь. А еще она ходит, будто плывет. Вот бы мне научиться…» Она осеклась и нахмурилась:

— Зачем тебе он?

— Да так, хотела спросить кой о чем…

— Это о чем же?

Но, казалось, та ее уже и не слышит. Ацырухс подошла к ней вплотную:

— Что ты прячешь там за спиной? Покажи-ка мне. Ну?.. Софья вдруг ощутила, что вот-вот оплошает, уступит, а потом будет долго себя проклинать. Та уже к ней тянула ладонь.

Прижавшись спиною к забору, Софья силилась не поддаться ей, утерпеть. Ацырухс спокойно ждала, подарив ей ладонь на томительный миг, словно выставив напоказ ее светло-розовой чашечкой, сорванной с какого-то диковинного цветка. Заглянув внутрь этого гладкого, почти прозрачного по краям лепестка, чистого, словно ушко младенца, Софья медленно потащила из-за спины свой кулак. Но, не успел он разжаться, как она, то ли со злости, то ли просто смущенная тем, что он так непростительно, постыдно смугл и чумаз, неожиданно развернулась и, что было силы, швырнула находку прочь. Пока летел мертвой птицей за забор, олень перестал быть оленем и сделался разлапистой помаркой, которую было совсем и не жалко проводить своим взглядом на Хамыцев двор. Покраснев от отваги и гордости, Софья вновь посмотрела на Ацырухс и, не скрывая злорадства, спросила: