Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

— Да ведь каждый день что-нибудь мешает!

— Что же вам сегодня помешало?

— Нам-то ничего, а вот Кулицкому…

— А что с Кулицким стряслось?

— Доклад у него, — шепотом, точно подсказывая на уроке, напомнил веснушчатый блондин, закадычный друг и родственник Бронека.

Уриашевич, к стыду своему, забыл об этом.

— Верно, верно!

Послезавтра на торжественном вечере Кулицкий в самом деле должен был делать доклад.

— Завтра у меня наверняка свободного времени не будет, — сказал Кулицкий. — Поэтому решил вот написать все сегодня.

— Ну ладно! — Уриашевич не стал возражать. — А теперь — спокойной ночи!

Но не ушел — дождался, пока ребята выйдут.

— Спокойной ночи! Спокойной ночи, пан учитель! — Один за другим прощались они.

Последним направился к двери Кулицкий. Уриашевич остановил его.

— Я прогоняю вас спать, — сказал он, — потому что так далеко не уедешь, если ночь в день обращать.

— Знаю.

Едва Кулицкий отвлекся от занятий, как нервное напряжение спало, и, быстрым движением поднеся руку ко рту, он зевнул в кулак. Но Уриашевич не заметил.

— До конца года еще шесть недель, — продолжал он, — успеете все повторить.

— Надо успеть, — согласился Кулицкий и потянулся за тетрадями и книгами, которые положил на стол, разговаривая с Уриашевичем.

Одна книга была особенно толстая.

— По ней занимаетесь? — спросил Уриашевич. — Не слишком ли объемистая?

— Нет, не по ней… Это немецкая, пан Жербилло нам дал. Здесь иллюстрации мировые.

С этими словами он вытащил из-под мышки книгу. Вместе они склонились над ней. Перед глазами Уриашевича замелькали изображения племенных быков с толстыми загривками, породистых дойных коров. Кулицкий переворачивал страницы, с немым восхищением разглядывая картинки.

— Ну, хорошенького понемножку! — сказал наконец Уриашевич и выпрямился. — Спать так спать!

Кулицкий взял свою тяжелую книгу. Но, перед тем как уйти, поделился некоторыми занимавшими его мыслями:

— До войны здесь в усадьбе отличный скот был. Коровы — как на подбор, каждая не меньше двадцати — двадцати пяти литров молока давала. Могли бы и сейчас такие быть на деревне, даже больше и лучше, а вот почему-то нет их. Одно званье, что коровы. Дает три-четыре литра коровенка и — слава богу. В деревне даже предпочитают таких, породистых боятся: уж больно, мол, нежные. Так продолжаться не может!

Когда все вышли, Уриашевич погасил свет. Но к Томчинскому в парк вернулся не сразу: в прихожей он заметил тоненькую полоску света под дверью бывшей гардеробной, комнатушки без окон. «Первый час, для болтовни, пожалуй, поздновато», — подумал он и в недоумении остановился на пороге.

— Что вы тут делаете?

Девушки мастерили флажки. Одни разрезали бумагу, склеивая ее так, чтобы флажок получился красный с обеих сторон. Другие прикрепляли к ним палочки. Руководила всем Тереза Яблонская.

— Иначе нам никак не успеть.

— Панна Тереза, — нахмурился Уриашевич, — директор вас за это не похвалит.

— Иначе мы не успеем.

В уголке одна из девушек красными бумажными цветами украшала большой толстый лист бумаги. Уриашевич подошел ближе. Она отодвинулась, и он увидел, что за лист бумаги принял по ошибке портрет юной основательницы Союза борьбы молодых, которую убили 19 марта 1943 года гестаповцы. Послезавтра — пятая годовщина ее смерти. И школьная молодежная организация решила по этому случаю устроить вечер. Уриашевичу это было известно.

— Жаль, что вы заранее не подумали о приготовлениях.

— Подумать-то подумали, — сказала девушка, украшавшая портрет.

— Подумали, а работу отложили на самый последний момент.

Тереза Яблонская объяснила, почему так получилось.

— Не в каждом доме разрешат делать красные флажки. Интернатские девчата давно сделали свою часть и теперь вот за деревенских работают.

— А почему вы именно гардеробную-то выбрали?

— Тут уютней, — пропищал чей-то голосок.

— Только не говорите, пожалуйста, пану директору — он не любит, когда мы сидим по ночам, — попросила другая.

— Да он сам увидит, что у вас свет горит.

— Гардеробная без окон!

— Ах, вот в чем дело! — рассмеялся Уриашевич.

Томчинского, с которым не кончил разговора, разыскал он в липовой аллее, неподалеку от стола со скамьей, с четырех сторон окруженных толстенными деревьями. Отсюда, с небольшого возвышения, даже сейчас, в серебристом сиянии луны, был виден весь парк. Это было любимое местечко директора.