Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

— Где он? — спросил только опешивший Анджей.

— Понятия не имею.

Хаза оказался в порту. Расставшись возле управления порта с Биркутом, который посоветовал ему возвратиться и лечь в постель, Анджей наткнулся у сторожевой будки на Хазу; тот внимательно разглядывал катер.

— А, вылез из постели, — такими словами приветствовал он Уриашевича. — Это хорошо.

— Кто тебя просил соваться к капитану? — оборвал его Анджей. — Чего тебя туда понесло?

— Так, зашел из любезности. А отчасти со скуки. В Оликсне этой иначе и делать нечего.

Маленькие его глазки не отрывались от моторки. Даже разговаривая с Уриашевичем, он все косился на нее.

— Может, пройдемся немного? — предложил Уриашевич.

— С удовольствием, — обрадовался Хаза. — Здесь, по порту!

— Не так-то это просто, — ответил Уриашевич. — И работающим мешать будем, и боцман наш не любит пропуска давать.

— Ну хоть по молу.

— По молу изволь, — согласился Уриашевич. — Но разве тебе интересно?

— А как же, — заверил его Хаза и спросил: — У вас что, один только катерок?

— Один, к сожалению.

— И неважнецкий.

— Да нет, ничего, — возразил Уриашевич. — Вполне своему назначению отвечает.

— А в открытое море на нем можно выходить?

— А какая нужда. Мы все здесь, в порту, крутимся. Самое большее к внешнему рейду подплываем.

— А к примеру, до Устки там или Дарлова доплыл бы ты на нем?

— Сегодня — наверняка.

— Почему именно сегодня?

— А посмотри, штиль какой.

Хаза взглядом последовал за его жестом. Лазурная, безупречно чистая даль приковала на миг его внимание.

— А сколько такая погода продержится? — поинтересовался он.

— Дня два-три.

— А до Устки или Дарлова миль двадцать, наверно, не больше?

— Не больше.

— Любопытно. — Катер не давал Хазе покоя. — А сколько на таком вот в час можно выжать? Семь? Десять?

— Что ты! — сказал Уриашевич. — Максимум пять.

Удовлетворясь этим ответом, Хаза замолчал. Он вообще становился все неразговорчивей. Но, когда кто-нибудь подходил к Уриашевичу поболтать, заметно оживлялся. Вмешивался, перебивал, угощал сигаретами. Но больше всего раздражало Анджея, что всякий раз норовил он под руку его взять или обнять по-свойски.

Никакими силами не удавалось увести Хазу с мола. Все доводы Анджея пропускал он мимо ушей. И возвращение всячески оттягивал. Вопросы он задавал, в сущности, невинные. Ни один в отдельности не вызывал подозрений. Но, вместе взятые, они настораживали. Даже в том интересе, какой проявил он к костру на Замковой горе, куда собирался весь порт и весь город, было что-то неприятное. И сам молодой врач, подошедший к своему вчерашнему пациенту осведомиться о здоровье, не мог насытить жадного любопытства Хазы.

Так провели они несколько часов — в порту и в ресторане, куда Уриашевич пригласил Хазу пообедать. Присутствие Хазы невыносимо тяготило Уриашевича. Загадочный его приезд и все поведение действовали Анджею на нервы. О прошлом Хазы он, собственно, толком ничего не знал, хотя догадывался, что это за тип и откуда вся эта таинственность. Ничего такого, к чему можно бы придраться, в Оликсне Хаза не совершил, но Анджея не покидало инстинктивное чувство, что положение серьезней, чем кажется, и что добром это не кончится.

— А теперь и вздремнуть не грех, — громко зевая, проговорил Хаза. Давала себя знать выпитая водка: скованность, не покидавшая его с самого приезда, исчезла. — Тебя устраивает такое предложение?

— Вполне, — произнес Уриашевич. — Тогда пошли.

— Погоди, я хотел спросить тебя кое о чем, — задержал его Хаза и безо всякой связи с предыдущим поинтересовался: — А с «Валтасаровым пиром» как ты решил?

— Любичу передам.

— Окончательно и бесповоротно?

— Бесповоротно, — отрезал Анджей.

— Почему же ты не написал ему до сих пор?

— Потому что лично хочу этим заняться, когда в Варшаву вернусь, через месяц, самое позднее через два, — объяснил Уриашевич. — Только ради теток: они со страха умерли бы, явись к ним Любич официально, по поручению музея.

— А сам-то ты заработаешь что-нибудь?

— Нет, не заработаю, — нахмурился Уриашевич. — И не желаю ничего зарабатывать.

Как ни хотелось ему поскорее отделаться от Хазы, он все-таки попросил разъяснить одну поразившую его подробность.

— Скажи, пожалуйста, — спросил он сухо, — откуда ты знаешь, что я не писал ему?

Получить вразумительный ответ так и не удалось. Впрочем, не только на этот вопрос.

Дома, когда Хаза снимал ботинки, у него лопнул шнурок, и он чертыхнулся. У Анджея оказались запасные. Выложив их на стол рядом с кроватью, он заметил, что у неизменно аккуратного и следящего за собой Хазы рваные носки.