Эллисон Пирсон: Что же тут сложного? [litres]

( Не курить возле “епископа Лландаффа”! ) Я невольно улыбнулась, когда Рой мне это напомнил. Строгие требования Барбары распространялись даже на георгины.

Заплаканная бедняжка Эм держит меня за руку; звучат последние слова заупокойной службы. По другую руку от меня сидит Бен, в последнее время он очень вытянулся, буквально до смешного, словно каждый день весна и он растет. Впрочем, сейчас лицо у него печальное и растерянное, как у малыша.

Хорошо еще, что у детей каникулы и нам не нужно срочно возвращаться. Меня отпустили из “ЭМ Ройал” на похороны, я строго-настрого наказала Элис не звонить и не писать мне сегодня, но ни минуты не сомневаюсь, что ровно в полночь меня засыплют сообщениями.

По другую сторону от могилы стоят Ричард и Джоэли с Иггдрасилем и Рататоск [106] В скандинавской мифологии Иггдрасиль – исполинский ясень, дерево жизни. Рататоск – белка, которая бегает по его ветвям, посланец между верхним и нижним миром. . Догадываюсь, что вы скажете. Да, я пыталась его вразумить. “Древо жизни играет важную роль в мифологии, Кейт. К тому же мы оба любим ясени”. – “Ричард, подумай о том, каково им будет жить с такими именами”. Без толку. К моему вящему удовлетворению, Ричард выглядит так, словно не причесывался полгода, глаза скрылись в черных впадинах. У него наметилось небольшое, но явное брюшко. В общем, отец близнецов. Сам кашу заварил, сам пусть и расхлебывает. С другой стороны, после серии душераздирающих телефонных разговоров, позабыв о взаимных обидах, он попросил меня приехать вместе с детьми на похороны его матери.

– Я понимаю, что вел себя как последний мудак, – признался он, – не думай, что я этого не понимаю, и мне правда жаль. Ты даже не представляешь, как мне больно. С тех пор как не стало мамы, я осознал, что ты все равно мой родной человек, Кейт, и папа тебя очень любит. Все время твердит, что я полный дурак, раз связался с этой малолетней потаскушкой.

Мы дружно смеемся, и я протягиваю бывшему мужу оливковую ветвь, в которой он явно нуждается.

– Вот увидишь, Рич, Дональд обязательно полюбит Джоэли. Он обожает близнецов. Они такие милые.

Надо отдать Джоэли должное, она оказалась гораздо лучше, чем мы ожидали. Она сумела найти достойное применение своим эзотерическим талантам: ухаживала за Барбарой, поила растерянную старушку травяными настоями для укрепления памяти, делала ей массаж с ароматическими маслами, который как ничто другое успокаивал Барбару в последние месяцы жизни. Кто знает, вдруг запах масел был способен обойти иссохшие клетки мозга и добраться туда, где сохранилась какая-то важная часть Барбары? Надеюсь, что так. Джоэли по-прежнему кормит детей грудью, они спят в ее постели, и она заявила, что будет их кормить, пока они не пойдут в школу. В общем, я так понимаю, ближайшие четыре года секса Ричарду не видать.

Рядом с едва оперившейся второй семьей Ричарда стоят Барбарины подружки. Все в безупречных траурных одеждах и литургию знают наизусть – последние, кто по-настоящему учился в воскресной школе. Все промокают глаза кружевными платочками и вежливо прячут платочки в рукав. Всем было велено не приносить ничего к поминальному чаепитию, которое состоится у Питера и Шерил и для которого Шерил составила целую бухгалтерскую таблицу. И все наверняка ослушались приказа, я в этом даже не сомневаюсь. Все они вслед за моей свекровью отправятся в последний путь – лет через десять, максимум пятнадцать. Какой же будет наша страна, когда все эти замечательные, на удивление сильные женщины, пережившие войну, уйдут в мир иной? Тогда настанет черед моего поколения занять места в первом ряду, а наши дочери сядут за нами, а за ними – их дочери, не успеешь и глазом моргнуть. Внучки и – подумать только! – правнучки. Женщины “поколения сэндвича” продолжают жить и держаться ради будущих поколений. Вот что важно, правда? Любовь не умирает, она лишь принимает другие человеческие формы.

Прах к праху. В могилу летят горсти земли. Эмили, не выдержав, утыкается лицом мне в плечо. Последняя молитва – и вот вслед за печальной тучей, что проплывает над нами, мы разворачиваемся и идем к церкви по гравийной дорожке среди старых могил. Душу мою так переполняют чувства, что слов не нахожу, а ноги шатаются на неровной земле. Джек отлично меня знает, а потому, мудро сохраняя молчание, подает мне руку и позволяет к себе прислониться, после чего оборачивается и протягивает руку Эмили.

А о конце не может быть и речи. С концовками историй ведь как: только свяжешь две нити, как еще одна обязательно выбьется. Например, я была уверена, что после смерти Барбары Дональд вскоре последует за ней, а вместо этого он продал дом и перебрался в дом престарелых – небольшое, совершенно чудесное местечко, где разрешают держать домашних питомцев и заниматься садоводством. Дональд очень привязался к нервному колли по кличке Альф, которого забрал из приюта, этот пес заполнил собой пустоту, оставленную Джемом, и благодаря заботам старика перестал бояться всего и вся. Каждую неделю в дом престарелых приходили ученики соседней начальной школы, читали, рисовали со стариками. Дональд рассказывал детям, как во время войны служил в авиации, пока те мастерили эскадрилью тяжелых бомбардировщиков “Ланкастер” из купленных Дональдом конструкторов; дряхлый штурман отдает приказы, а проворные руки детей склеивают детали. Потом самолетики выставили в местной библиотеке вместе с воспоминаниями Дональда о пережитых в юности испытаниях. Он произвел сенсацию на местном телеканале, когда, проигнорировав снисходительный вопрос козла-диктора, ухватился за возможность раскритиковать сокращение личного состава вооруженных сил. “Цена мира – вечная бдительность, и забывать об этом нельзя”, – заявил Дональд. Он твердо намерен отпраздновать вековой юбилей, на который поклялся приехать в Лондон и отвести меня в “Савой Гриль” на ростбиф и – разумеется! – йоркширский пудинг.