Алан Черчесов - Реквием по живущему

К рассвету мы были почти у цели. Я выбился из сил, но башлыка из рук не выпустил, так что последнюю версту Одинокий уже тащил меня на себе, плотно сжимая губы и, похоже, не замечая задыхающейся обузы за своей спиной. Я был способен смотреть себе только под ноги, где ошалело дрожала, и стекая травой мне под ступни земля, а потому, когда он внезапно остановился, со всего маху врезался в него теменем, и мы оба упали. «О Боже!» — услышал я и поднял голову.

Я не сразу разглядел, что его так поразило. Сначала я увидел пустой зев пещеры, разбросанные вокруг ветки и растоптанный дерн с красными цветами. Потом я понял вдруг, что это не цветы и вход в пещеру пуст лишь наполовину. Точнее, на верхнюю половину, потому что в нижней лежал старый-престарый зверь с громадной головой и мигал подслеповатыми глазами. Когда мы встали и двинулись к нему (ружья Одинокий не вскинул. Он шел, неровно переступая одеревенелыми ногами, и иногда жутко вздрагивал или издавал тихий страшный стон), мне померещилось, что в волчьих глазах появилось какое-то незнакомое торжество, и только тут я увидел, что лежит он не на траве, а на угодившем в капкан мертвеце с перерезанным клыками горлом.

Одинокий подошел к ним вплотную, взглянул в лицо (по его собственному ручьем катил пот, мешаясь с грязью и кровью из ссадин, и почему-то я подумал: с ним кончено тоже; кончина изучает смерть. Сейчас он выстрелит, мы похороним их, и он уйдет), взвел курок, перенес взгляд (как стекло перенес, перенес как больного) на животное, поднял ружье, сунул ствол волку в ухо и подождал, но тот даже не шелохнулся, израсходовав прежде всю ненависть на последний прыжок. Тогда Одинокий нажал на спуск...

Человека мы погребли прямо там, в пещере, посреди каменных голов и деревянных идолов, потом закидали вход землей, ветками, дерном и опять землей, потом сложили сверху еще немного дерна, передохнули и принялись за волка. Его мы зарыли тут же, выкопав у подножия кургана плоскую яму и присыпав ее землей. Потом мы заснули. А когда проснулись, я спросил: «Кем он был?» И Одинокий ответил: «Ее братом. Близнецом. Никогда не думал, что ее разыщет».— «Ты мне про них ничего не рассказывал».— «Да,— согласился он.— Я был не прав». И я попросил: «Расскажи сейчас». А он, поразмыслив, сказал: «Тебя ждут дома. Может, позже...» «Нет,— сказал я.— Позже ты уйдешь. Сейчас».

Он встал, подошел к стоявшей напротив сосне, подтянулся на ветке и снял с нее припрятанную там кубышку. Кинув её мне, он объяснил, где отыскать ключ.

Когда я вернулся, наполнив кубышку водой, Одинокого там уже не было. Вглядевшись в лес, я почуял дым и пошел на его запах. В полуверсте от кургана Одинокий развел костер и ожидал меня, нанизав на прут ощипанную куропатку и держа ее над огнем. Мы зажарили ее в полном молчании. Молчать с ним рядом было по-прежнему здорово и неуютно. Потом мы позавтракали, запив мясо водой, и он начал рассказ. За все время, что он говорил, я ни разу не перебил его. Изредка только мы прикладывались по очереди к кубышке и подкладывали хворост в костер. Потом день перевалил за свою половину и стало чуть прохладней. Потом иссякли запасы хвороста, который он заготовил, пока я ходил за водой, но никто из нас не прервался, чтобы наломать новых прутьев. Он продолжал рассказывать, а я — слушать его ровный печальный голос, которым он исповедовался перед тем, как уйти от нас навсегда. Костер дотлевал уже мелкими углями, когда он умолк, а я узнал его последнюю тайну. Потом он снова откинулся спиной на траву и посмотрел в несвежее небо. «Пора тебе трогаться в путь,— сказал он.— Подумай о своем отце». И я сказал: «Почему бы нам не пойти туда вместе?». А он повторил только: «Пожалей отца. — А потом добавил: — Иди. Я еще побуду в лесу». — «Ладно,— сказал я.— Если хочешь...» — «Нет,— отрезал он и закрыл глаза тыльной стороной руки.— Туда я отправлюсь сам». Он отправился туда на следующее утро, а значит, у меня было пять суток, чтобы осознать, что же все-таки произошло и каким образом.

Ровно через пять дней, еще прежде чем взошло солнце, я побежал к Синей тропе, нарисовал в пыли на обочине продольный овал с крестом внутри, решил, что он поймет, а потом юркнул в дом и принялся ждать. Ждать пришлось сперва до самого обеда, а потом, когда он и впрямь возвратился из крепости — уже до наступления ночи, ибо засветло путь к нему был все еще для меня заказан. Я томился в нетерпении до самой полуночи, пока дом наш не погрузился в крепкий сон, а он, Одинокий, из сна не выбрался. И в полночь я вновь перелез через забор, пересек его двор и без стука отворил покосившуюся дверь (я лишь теперь заметил, что она покосилась, словно и ей давно вышел срок).