Алан Черчесов - Реквием по живущему

Одинокий сидел на полу у потухшего очага и перебирал пальцами осколки раздавленной свирели. «Ты что-нибудь видел?» — спросил он. «Да,— ответил я.— Всё».— «Как это произошло?— он плеснул в рог араки и передал его мне.— На. Выпей и расскажи». Я осушил рог до дна, почувствовал, как жидкость тяжело разливается по желудку и обещает скорое тепло. Затем мне полегчало и я сказал: «Я так и не понял. Сейчас не вспомню даже, что было раньше — то ли она сперва оступилась, то ли ее стряхнула земля. Только если она и вправду оступилась, выглядело это не по-настоящему. Как вранье. Будто она оступилась нарочно. Словно саму себя обмануть хотела... Но сейчас я не скажу. Я так и не понял...» А Одинокий кивнул: «Хлебни еще и начни сначала». И я отхлебнул и сказал: «Вышла из дому и сразу остановилась, словно не знала, куда ей идти. В руке котомку какую-то держала, и вид у нее был такой, будто она не вышла, а — уходила... Потом заметила, что на нее глядят, и быстро двинулась по улице вниз, а через несколько шагов опять остановилась, и я подумал, что вот-вот заплачет. Она не заплакала, а повернула назад и чуть не бегом пустилась к нихасу. А после, так до него и не добежав, остановилась в третий раз, услыхала окрик матери и, будто теперь наконец решившись, кинулась к мосту... А дальше я не скажу, что там было нарочно, а что — нет, только мне показалось, что с моста она не упала, а спрыгнула. Я так и не понял...» И он сказал: «Я тоже». Потом налил по очереди нам обоим, и мы оба выпили. Я посмотрел на него и сказал: «У тебя поседел весь затылок». И он ответил: «Это от света. Тебе почудилось. Это от лучины». И я сказал: «У тебя поседели виски. Ты насквозь седой. Ты поседел за сегодня, потому что вчера еще было пятно».— «Да?» — спросил он, и я понял, что он меня уже не слышит, а напряженно думает о своем. Мы выпили снова. Потом я посмотрел на него, а он уже не сидел, а стоял у циновки и проверял ружье, которое за столько лет так и не удосужился сменить. Я посмотрел и увидел, что он стоит, а не сидит, и, прикинувшись, что не дремал, сказал ему: «На что оно тебе сейчас? Посредь ночи на охоту пойдешь?» Он пропустил мои слова мимо ушей и сказал: «Постарайся вспомнить, кто-нибудь к ним на днях приходил?» И я ответил: «Тут и вспоминать нечего. Сегодня утром был у них опять» — «Кто ??» — заорал Одинокий, подлетел ко мне и свободной рукой оторвал от пола, так что от резкого подъема у меня закружилась голова, и я почувствовал дурноту. «Чтоб ты провалился,— сказал я.— Меня мутит. Ты напоил меня, и теперь меня мутит...» — «Кто???» — повторил он и подпер мне спину ружьем: я едва держался на ногах. «Да черт его знает!— крикнул я.— Забыл, как имя. Тот самый, что приходил к ним в прошлый раз, с месяц назад... Пусти, или я сейчас тебя испачкаю». Но он не послушался, а лишь крепче схватил меня за грудки и потащил к жбану с водой, чтобы окунуть в него несколько раз мою голову и продолжить пытку: «Как он выглядел?» — «Не знаю,— сказал я, отфыркиваясь и дрожа всем телом.— Высокий такой. Улыбчивый...»

И тут я упал. Он отпустил меня, и я свалился на пол. Но не успел я его обругать, как он уже снова держал меня за грудки и горячими зрачками пытался нащупать память в моих глазах. «Его звали Рахим?» — «Да,— сказал я и начал быстро трезветь.— Точно. Так и звали. А сегодня заявился к ним опять. Но что-то на сей раз совсем даже не засиделся, потому что я видел, как он уходит в гору... У него плохая улыбка». Одинокий ударил меня, и я снова рухнул на его грязный пол. Потом он склонился надо мной и отвесил мне оплеуху. «Почему ты молчал? Почему мне ничего не сказал?» — рычал он мне в лицо, размахивая перед ним здоровенными кулаками. Затем выпрямился и в ярости, чтоб только заглушить крик, впился в кулак зубами. На руке его выступила кровь, а в глазах застыли слезу. «Глупец!» Маленький заносчивый глупец!— повторял он, в отчаянии мотая головой.— Да как ты посмел промолчать!..» Вдруг он замер, остолбенев надо мной и глядя во тьму, потом дико взвыл, подбежал к бурдюку и начал пить из него, потом отшвырнул бурдюк в сторону, схватил с земли ружье и ринулся к выходу. «Стой!» — закричал я.— Ты куда?»

Когда, уже за мостом, я настиг его и, повиснув у него на рукаве, повторил свой вопрос, он прошипел: «Надо проверить капкан!»

Мы бежали с ним в кромешной тьме по душному лесу, в котором сейчас я не различал ни деревьев, ни троп. Одинокий помнил их наизусть и вел меня за собой, сунув мне в руку край своего башлыка, намотанного им себе на запястье,— так же точно, только в обратном направлении, он вел за собой когда-то напавшего на него волка.