Сара Кроссан - Одно целое [litres]

толстая девица.

Она смотрит в пол.

– Мы мешаем? – спрашивает Типпи.

Девица бледнеет.

– Нет. Мой шкафчик рядом с вашим.

Не торопитесь, – шепчет она.

– Тут полно места, – замечает Типпи,

перенося вес своего тела

в мою сторону.

Девица мотает головой

и немного пятится.

О…

Все ясно. Она же боится подходить к нам

вплотную.

Боится, что если протянет руку

за нужным учебником,

то может случайно

коснуться нас.

– А вы идете после уроков на

самоподготовку? –

спрашивает Ясмин.

Мы даже не знаем, что это

за самоподготовка такая.

– Клево. Тогда айда с нами в церковь.

– В церковь? – переспрашивает Типпи. –

Ну нет. Это не наша тема.

Джон ухмыляется.

– Вы сначала попробуйте,

а потом уж откажетесь.

Вдруг мы вас обратим

в свою веру.

Когда нам было четыре месяца,

мама отвезла нас к священнику,

который при виде нас сглотнул

и сказал:

«Мне… надо… э-э…

спросить у старших,

можно ли крестить их по отдельности».

С тех пор мама

в церковь ни ногой.

И мы тоже.

До сегодняшнего дня.

Просто груда камней,

разбросанных по участку,

точно детские кубики,

а неподалеку от разрушенной башни

валяется колокол.

Чтобы попасть сюда,

мы прокрались

за зданием лаборатории,

по изломанным тропкам и

через лес

мошкары и колючих кустов.

Церковь стоит на берегу

пруда, заросшего кувшинками.

В таких местах должны

скрываться феи

или серийные маньяки,

но Ясмин говорит:

– Не бойтесь,

нас не убьют.

Мы ходим сюда много лет.

Про это место никто

и не знает.

– Зато можно убиваться сигаретами, –

говорит Джон

и с таким смаком

затягивается,

словно вдыхает не дым,

а чистое золото.

И скоро они оба уже дымят вовсю,

как заправские курильщики.

Ясмин выдыхает в небо облачко дыма

и передает мне сигарету.

Я мотаю головой, но Типпи

тут же хватает тлеющую раковую палочку

и огромными глотками

вдыхает

табак и смолу.

Потом замирает и кашляет

сильно,

чуть не до рвоты.

Ясмин смеется.

Джон чешет голову.

А я ласково хлопаю сестру

по спине,

хотя на самом деле мне хочется,

чтобы она задохнулась.

Я любитель травок и мятного чая.

Типпи пьет угольно-черный кофе.

За день может выдуть пять чашек –

и меня не спросит.

Кофеин носится по ее телу, как сумасшедший,

а последнее время

и по моему телу тоже.

Началось все с жиденького кофе с молоком

по утрам,

чтобы проснуться.

Потом она стала выпивать чашечку за обедом

и еще одну чуть позже…

Оглянуться мы не успели,

как Типпи подсела на эту дрянь.

И хотя я знаю,

что от одной затяжки еще никто не умирал,

Типпи я тоже знаю.

– Как прошел день? – спрашивает

миссис Джеймс,

когда мы приходим

в ее кабинет

для разбора полетов.

– Как думаете,

будет вам хорошо

в «Хорнбиконе»?

– Хорошо? – переспрашивает Типпи,

склонив голову набок,

словно впервые слышит это слово,

словно ей требуется перевод.

– Ну да, хорошо, – кивает директриса,

всплескивая руками. – Вам тут нравится?

Вы остаетесь?

Типпи смотрит на меня,

и я улыбаюсь.

– Возможно, – говорит она, а затем

повторяет:

– Возможно.

Все остальные дети

давно разъехались по домам,

Ясмин тоже ушла,

пообещав встретить нас завтра с утра

в комнате отдыха,

а мы все ждем.

Только после четырех

из-за поворота появляется папина машина.

Она резко тормозит и вспрыгивает

на тротуар.

Мы выбираемся из укромных зарослей,

но за рулем видим вовсе не папу.

Слава богу!

Он развалился на переднем сиденье,

багровый,

как маринованная свекла.

А за рулем бабуля.

– Надрался? – спрашивает Типпи,

залезая в машину.

– В хлам! – восклицает бабуля

и пыряет отца в бок накладными когтями,

зачем-то включая дворники –

хотя дождя нет.

– Вчера ходил на собеседование,

а сегодня

узнал, что на работу его не берут, –

говорит бабуля,

как будто это оправдание,

как будто папа заслуживает сочувствия,

как будто ему все еще нужен повод,

чтобы напиться.

Мы с Типпи елозим на месте,

так хочется рассказать кому-нибудь

про наш первый день: