Сара Кроссан - Одно целое [litres]

и раздается папин голос:

– Э-гей! Есть кто дома?

Мы собираем последние кусочки пазла,

поэтому не отвечаем.

Даже голов не поднимаем.

Поскорей бы прикончить этого Пикассо,

эти глыбы цвета.

– Пода-а-арки! – кричит папа,

влетая на кухню и швыряя пакеты прямо

на пазл.

Мы затаиваем дыхание.

Папа роется в мешках.

Достает оттуда две коробки

и вручает их нам с Типпи.

Я охаю.

Телефоны –

новенькие,

в заводской упаковке.

– Господи! – вскрикиваю я. –

Ты это серьезно?!

Папа улыбается.

– Завтра вы идете в школу, там пригодится.

Они суперсовременные

и новые.

Для моих любимых девчат.

– У нас же нет денег, –

говорит Типпи.

Папа пропускает ее слова мимо ушей

и протягивает Дракону коробку побольше.

– А это тебе, – говорит.

Дракон заглядывает внутрь,

моргает

и достает атласные розовые

пуанты.

Переворачивает и смотрит на подошву.

– Они классные, – говорит, –

только малы.

В углу кухни стрекочет вентилятор.

Папа напряженно смотрит на дочь.

– Ну что поделать, малы! –

восклицает Дракон.

Папа вздыхает.

– Вам не угодишь.

Он выхватывает у Дракона обувную

коробку,

запихивает обратно в пакет

и рывком поднимает в воздух,

попутно смахивая со стола

всего нашего Пикассо.

Типпи,

полусонная,

цедит кофе и

пялится в яичницу,

как будто в этих желтых и белых завитках

хочет увидеть будущее.

Обычно

я ее не тороплю.

Но нельзя же опаздывать

на занятия в первый же день учебы.

Поэтому я тихонько

откашливаюсь – кхе, кхе, –

надеясь, что хотя бы на пару секунд верну ее

к жизни

и яичнице.

А получается так,

словно в сковороду с раскаленным маслом

плеснули ледяной воды.

Типпи отпихивает тарелку.

– Знаешь, мне давно пора вручить медаль

за ангельское терпение.

Я столько лет молча жду,

пока ты копаешься!

Я шепчу:

– Извини, Типпи, –

потому что не могу соврать

и сказать,

будто откашлялась я просто так.

Ее не обманешь.

Вот так оно и бывает,

когда двое связаны одним телом,

которому было лень раздвоиться

в минуту зачатья.

В Драконовой школе

нет никакой формы,

они могут носить что хотят.

А в «Хорнбиконе»

форма есть.

Белоснежные рубашки,

зеленые галстуки в полоску

и клетчатые плиссированные юбки.

Смысл в том,

чтобы все выглядели одинаково.

Я это понимаю.

Но нас как ни одень,

мы всегда будем выделяться из толпы,

а пытаться выглядеть как все –

просто глупо.

– Еще не поздно дать задний ход, – говорит

Типпи.

– Но мы согласились, – отвечаю,

и Типпи цокает.

– Лично меня заставили.

Думаешь, я хотела вот этого ?! –

Она тянет себя за кончик галстука,

превращая его в петлю.

Я беру юбку

и надеваю.

Типпи не возражает.

– Чувствую себя уродиной, –

говорит.

Запускает пальцы в мои волосы

и делит их на три пряди.

Потом заплетает

и расплетает.

– Ты не уродина.

Ты ведь похожа на меня, –

говорю я с усмешкой

и стискиваю ее руку.

За свою жизнь я повидала немало

больничных палат

и немало ужасов:

ребенка с расплавленным лицом,

женщину с оторванным носом и ушами,

которые болтались,

как полоски бекона.

Вот это я понимаю жуть .

Хотя уродинами я бы этих бедолаг

не назвала.

Не настолько жестока.

Но, конечно, я понимаю,

о чем говорит Типпи.

Люди видят в нас страшилищ,

особенно с расстояния,

целиком:

два тела

внезапно сливаются

воедино.

Но если сфотографировать нас

по пояс или до плеч,

а потом показывать карточку всем

подряд,

люди только заметят, что мы –

близнецы.

У меня волосы подлинней,

а Типпины чуть короче,

у обеих острые носики

и безупречные брови.

Да, мы

не такие, как все.

Но не уродины же.

Так что

полегче,

ладно?

Если уж быть с вами

совершенно честной,

то школа – самое отвратное место

на всем белом свете.

Ей-богу.

В средних классах плохо,

а старшие, говорят, –

просто ад.

Дети сволочи,

учителям все обрыдло.

Я на полном серьезе сейчас говорю.

Послушайте,

самое главное:

не бросайтесь на первых же встречных,