Ольга Бондарева - Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

Нравоучение продолжалось, пока глаз не застыл в смиренном раскаянии, а сам лиходей не начал хныкать. Тогда и Анфиса смолкла, заинтригованная плачем «черной горы» и шваброй, которая обладала удивительным свойством усмирять таких огромных кобелей. Девочка с любопытством разглядывала длинную палку. Наян тоже не сводил взгляда с сего предмета для уборки жилья, но отнюдь не из любопытства…

Целых три часа! Три полных часа Анфиса не входила в спальню. Тем не менее она регулярно навещала Наяна, останавливаясь в дверном проеме. Это был извечный девиз Анфисы: «Не дать о себе забыть!» Каждый раз, заглядывая в спальню, она гипнотизировала и без того затравленного Наяна: «Ну что, получил?! Не надо было меня обижать. Его любишь-любишь, а он! Все равно я буду жить в этой комнате… с тобой. Сейчас войду… слышишь? Возьму и войду! И ничего ты мне не сделаешь! Ведь не сделаешь? А?.. Безобразие! Борзых сук цапать! А еще кобелем называется! Так я войду? Ладно? Вот войду и лягу рядом с тобой! И попробуй только меня укусить! Тебе снова покажут эту длинную волшебную палку, которую ты так боишься. Кстати, а почему ты ее боишься? Молчишь?! Его, дурня, любишь-любишь, а он… Все, я вхожу…»

Наян не прекословил. Он стоически переносил издевательства щенка. И спустя три часа Анфиса переступила порог спальни.

Она осторожно запрыгнула на кровать и улеглась, прижавшись к заду Наяна. Он зарычал, но Анфиса не отреагировала на его недовольство или сделала вид, что не отреагировала. Не важно. Главное — она не сдвинулась с места. Анфиса тяжко вздохнула, закрыла глаза и уснула. Наян продолжал рычать, пока ему не надоело, и тоже задремал. В дальнейшем Анфиса к Наяну на рожон не лезла, и от его пасти держалась подальше, но процедуру совместного возлежания на кровати повторяла изо дня в день и по нескольку раз. Наян какое-то время еще издавал ворчливые звуки, когда девочка оказывалась подле, но недолго. Невозможно же рычать часами и сутками. Умный кобель вскоре прекратил пустое занятие. Наян смирился с неизбежным соседством.

Как истинная женщина, Анфиса взяла Наяна измором. Никогда впоследствии Наян не обижал девочку. Он постепенно привык к ней и даже начал играть с маленькой борзой, когда той исполнилось три месяца. К году Наян признал в белой борзой суке свою неповторимую Анфису, а та по старой доброй привычке принялась верховодить и помыкать громадным братцем. Наян снова оказался в добровольном подчинении у Анфисы.

Выбравшись из зала, девочка определила себе место для ночлега: в моих ногах на нашей с мужем двуспальной кровати или под ней, если жарко. По утрам Анфиса, верная своей прошлой памяти и следуя порывам сердца, целовала меня до умопомрачения, до остановки моего дыхания. Задыхаясь, я витала в розовых облаках счастья. Моя девочка, моя прежняя девочка была снова со мной. Вечерами она «укладывала» меня спать. Анфиса ложилась рядом и вылизывала мое лицо, шею и пальцы рук. И еще: передней лапой она обнимала меня за шею. Она делала так, будучи муругой, и продолжала делать, ставши белой. Я закрывала глаза, и моя разнеженная душа уносила тело в царство безмятежного сонного покоя. Когда я засыпала, Анфиса мягко, как кошка, перекладывалась к моим ногам или спрыгивала на пол и удалялась под кровать. Тогда сквозь сон я слышала ее бурчание: «Бу-бу-бу-бу… Ты — моя, а я — твоя». «Я — твоя, а ты — моя», — ответно проговаривало мое сознание и погружалось до утра в полное сладостное забытье…

С первого дня возвращения и до года в отношениях со мной Анфиса использовала одну манеру, которой не обладала прежде и утратила, повзрослев. Значение этой мимолетной манеры девочки мне неведомо до сих пор. Изредка, когда мое лицо оказывалось перед мордочкой Анфисы, девочка протягивала правую переднюю лапу и подушечкой упиралась в мой лоб. Ее серьезный взгляд погружался в сокровенные глубины моего духа. На какой-то миг я исчезала из этого мира и растворялась в глазах девочки. В эти мгновения я жила только в них. Не знаю, что это было, но в те краткие отрезки времени я испытывала высшее отдохновение и вселенский покой.

Возвращаясь с работы, я знала, что меня снова будет встречать Анфиса. На мой звонок она расталкивала стремящихся к входной двери кобелей, оттесняла их и заслоняла собой. Когда я входила, девочка со всем пылом любви кидалась навстречу. Она забрасывала мне на плечи передние лапы и страстно меня расцеловывала, будто мы расстались не утром, а вечность назад. Как всегда, Сармат и Наян терпеливо ожидали своей очереди, переминаясь с ноги на ногу позади Анфисы, и поскуливали в предвкушении приятных объятий с хозяйкой. Подобные встречи отныне и вновь были гарантированы каждому члену семьи, и каждому они были необходимы, как хорошее давнее правило, как нежно волнующее душу и некогда отнятое ощущение, как сама любовь…