Ольга Бондарева - Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

Один сын еще не высказывался. Он внимательно прислушивался к каждому из членов семьи. Когда его отец и бабушка прекращают говорить, сын подходит ко мне, кладет на плечо руку и вглядывается в меня, словно прорывается в мои сокровенные глубины.

— Мама, ты правда веришь в то, о чем говоришь, или ищешь предлог, чтобы найти утешение в щенке? — спрашивает он.

— Да, верю. Я слишком сильно люблю Анфису, чтобы врать. Мне было больно, и мысли о ее воскрешении стали посещать меня помимо моей воли. Они заполонили меня, и всем своим существом я поверила. Анфиса — моя самая большая земная любовь, моя самая сильная страсть.

Я договорила, и мне стало неловко перед единственным сыном за свои последние слова. Подобное чувство я должна была испытывать к нему одному. Кроме того, неумением держать язык за зубами я незаслуженно обидела сына. Так я думала, недооценивая собственного ребенка. Он же в ответ на мои признания добродушно заметил:

— Это же прекрасно, что Бог наградил тебя Анфисой и наделил таким светлым чувством. Сейчас Фисенька не с нами, но ей хорошо на небесах. Мамочка, не плачь, она любит тебя. Она любила тебя больше всех нас. Может быть, Анфиса и вернется к нам. Верь, пожалуйста, в свою мечту, и она исполнится. Я этого хочу.

Слова сына растрогали меня, и я еще чаще стала подносить носовой платочек к глазам. Муж и мама молчали в задумчивости — сын озадачил их предположением об исполнимости моей мечты. Но они не торопились с выводами…

Весь день я без дела скиталась по дому и проливала реки слез, избегая домашних, за исключением сына и борзых.

Вот так и бывает: невежественность, черствость, эгоис тичность, отсутствие сострадания способны растоптать веру и погубить мечту. Во мне нарастала ярость сопротивления. В груди клокотало, как в жерле разбуженного вулкана. В недрах души пробуждалась такая могучая активность, которая обещала смести все преграды. Я готовилась ринуться в бой со злом, частица которого завладела сердцами моих родных и сделала их такими холодными и чужими. Но еще до того, как я решилась снова заговорить с мужем и мамой об Анфисе, полыхающий огонь моей души растопил лед непонимания и неверия в сердцах близких.

Первым завел разговор муж. Он начал издалека. Супруг вспомнил, как Анфиса кидалась на людей, и связал ее поведение с внутренним, неосознанным предчувствием своей недолгой жизни на земле. По его мнению, девочка не хотела потерять ни единой секунды общения с нами в том кратком земном сроке, который был ей отпущен.

Супруг также припомнил, как в возрасте четырех месяцев Анфиса неожиданно выскочила из лифта на нашем этаже, когда утром выходила с Наяном на прогулку. Дверцы лифта захлопнулись, и тот поехал вниз, а муж, оставшийся с Наяном в движущейся кабине, едва успел сбросить с руки петлю поводка Анфисы. Лента поводка выскользнула в дверную щель кабины, и у мужа упало сердце при мысли, что петля поводка зацепится за какой-нибудь выступ в шахте лифта, и поводок начнет затягивать через створки лифта ошейник Анфисы, а тот задушит девочку. Анфиса кричала как оглашенная. Я моментально выскочила из квартиры на ее крик и сумела в последний миг снять с нее ошейник. Супруг помнил, как мы были счастливы тогда, что не потеряли нашу непредсказуемую и пронырливую девочку. Не потеряли. Тогда…

Муж не забыл и о своем сне, в котором белоснежного окраса, беспечальная Анфиса носилась по белевшей снегом равнине, а ее окружали белые барашки. Супруг смахнул рукой набежавшую слезу и сказал, что тот сон был не о выпавшем снеге и не об исцелении девочки. Он вещал о небесах, на которые вскоре должна была отправиться Анфиса. Белая равнина была раем, белые барашки — небесными друзьями Анфисы, а сама она превратилась в белоснежного ангела. Супруг печально улыбнулся и низко опустил голову. Пребывающий в глубинах своей памяти, он видел в них Анфису. Невидимая в миру борзая предстала его внутреннему взору во всем своем былом великолепии.

— Она всегда была красивой, даже когда умерла, — наконец прервал молчание супруг.

— И любимой, — вторила ему моя мама с еле сдерживаемой дрожью в голосе.

— И любящей, и обидчивой, и нежной, и умной. Ее так не хватает, — грустно прошептал сын.

Снова повисло молчание. Мы все думали об Анфисе, Воображение каждого по-своему рисовало ее облик, но наши лица и глаза выражали одно и то же: она были и осталась милой нашим сердцам. Мы все скучали по ней. Никто не мог забыть ее ни на секунду и не пытался заставить себя сделать это, потому что с ней было не пусто. С ней было хорошо, очень хорошо, а жизнь представлялась удавшейся.