Ольга Бондарева - Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

Я осознаю, что верю — верю в нечто невозможное, по человеческим понятиям, но уже ничуть не сомневаюсь в существовании высшего начала, для которого невозможного нет. Оно всесильно, может мне помочь… и поможет! Но как? Я пока не догадываюсь, но чувствую, что скоро догадаюсь…

Первая декада декабря. Выпадает снег. Он обильно устилает землю. Я не могу отвести глаз от снежной белизны покрова и припоминаю сон супруга и его фразу, что вместе с первым снегом к Анфисе придет исцеление. Сладостная, волшебная греза!

Я считаю годы, месяцы, дни, проведенные на земле с Анфисой, и поражаюсь, как их было много, как много было отпущено времени под названием «Счастье» и каким оно оказалось быстротечным. В голову приходит мысль, ножом пронзающая сердце: приставка «Барышня» к имени моей умершей борзой, на которую я согласилась в клубе, с самого начала несла в себе зловещий смысл. Она ограничила продолжительность жизни Анфисы возрастом барышни. Анфиса умерла барышней…

Я ненавижу и проклинаю себя. Раз уж на то пошло, надо было назвать девочку Барыней — Анфисой, а еще лучше Бабушкой — Анфисой. Надо было. Тщетные мозговые усилия — ушедшего уже не вернешь. Тем не менее я продолжаю думать, как исправить ненароком допущенную ошибку, будто от моих дум зависит судьба Анфисы, и история ее жизни еще не окончена…

Наян после смерти любимой сестры перестал бегать. В поле он жмется ко мне. Мы медленно бредем, проваливаясь в глубокий чистый снег. Мои слезы всегда со мной. Они постоянно в боевой готовности и рвутся наружу, когда поблизости нет людей. Сейчас вокруг — ни души, и потоки соленой влаги дают себе волю. Я воздеваю к небу руки и взываю к нему: «Где моя Анфиса? Верни мне Анфису! Фисенька, вернись! Я жду!» Наян слышит имя сестры, поднимает уши и радостно оглядывается по сторонам. Он начинает метаться по полю, высматривая Анфису, и не находит ее…

Обманувшись, кобель с укором и робкой надеждой заглядывает в мои глаза. Я потрясена и даю слово: впредь, как бы трудно ни было, сдерживать эмоции в присутствии Наяна и не волновать кобеля.

После смерти Анфисы супруг печально констатировал, что я не зря возражала относительно вязки постаревшей Айны, не напрасно меня мучили тяжелые предчувствия. Действительно, у стареющих сук чаще рождаются слабые здоровьем щенки. Мой ответ удивляет и радует супруга.

Срывающимся на вопль голосом, точно у меня отбирают ребенка, я заявляю, что настояла бы на этой вязке, если бы время повернулось вспять. Предоставленную мне жизнью возможность познать и полюбить Анфису я воспринимаю как небесную благодать.

Оказывается, сама того не ведая, я всю жизнь ждала Анфису. А Наян! Неужели я предпочла бы просуществовать на земле, не узнав эту громадину с беззлобной душой? Конечно, нет! Однажды открыв сердце любви, уже никогда от нее не откажешься.

Муж молчит, но его глаза не способны скрыть страдальческого сопереживания.

После этого разговора с супругом я стала замечать, что иногда у меня начинало сводить живот: он трепыхался в приятных судорогах и замирал. Если бы живот мог дышать, я бы сказала, что он задыхался от счастья и затаивал дыхание в ожидании сказочного чуда. Иными словами, меня стало одолевать предчувствие, что в близком будущем непременно произойдет нечто волнующее, хорошее, волшебное, и будет это «нечто» напрямую связано с Анфисой. Я не углублялась в размышления, чтобы не обеспокоить поселившуюся в душе «птицу счастья» — боялась, что она упорхнет, если разгадаю ее секрет. Я ждала внутреннего толчка, который даст знать, что, как и когда делать.

Сармат, лишенный любвеобильной Анфисы, стал больше обычного ластиться к домашним, и еще — часто и глубоко вздыхать. В моменты моего вечернего одиночества на кухне, когда семья мирно разбредалась по своим спальным местам и отправлялась в царство снов, появлялся Сармат. Он разглядывал мои тихие слезы, придвинув мочку носа к самым щекам, и заводил «разговор». Кобель негромко бурчал, обращаясь ко мне, и я понимала, о чем он говорит. Сармат напоминал, что полон сил как производитель. Он заявлял о своем желании подарить мне свою дочку. Сармат гипнотизировал меня своим биополем и флюидами своей прекрасной собачьей души. Он внушал, что щенок непременно будет похож на него — и внешне, и внутренне, — а значит, может повторить Анфису.

Мои ответные мысли, превращаясь в непознанные субстанции, проникали в сознание борзого кобеля. И мысли эти его огорчали.

«Я люблю Анфису, мне нужна одна лишь Анфиса, с ее чарующей душой, неподражаемыми манерами, непревзойденной любовью и родными глазами», — думала я, глядя во влажные очи Сармата, и взгляд кобеля становился растерянным и горемычным. Повесив голову, Сармат полизывал мою голую пятку и удалялся ко сну.