Юрий Подопригора - Я знаю, как тебе помочь!

— Я пару лет назад в клуб любителей поэзии ходил. Люди собираются в Доме журналиста по воскресеньям, друг другу вслух стихи читают, обсуждают. Первые пару раз я просто слушал, выступить боялся. Потом гляжу — поэты наши такие дружелюбные, приветливые, хвалят друг друга. Даже если стихи так себе.

Я в первый раз очень волновался, когда стихи свои читал. Какие именно? Неважно. Фигня какая-то юношеская. Но меня так хвалили, я почти поверил — стихи крутые.

— Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь.

— Несколько месяцев я туда регулярно ходил за порцией лести. Разумеется, сам других поддерживал. А потом решил — стоп. Завязывать надо.

Я сейчас всю эту тусовку называю «Обществом плохих поэтов». Они продолжают писать всякую хрень и расхваливать друг друга на своих междусобойчиках. Не растут, не развиваются, не продвигаются, не публикуются. Среди них так ни одного толкового поэта не появилось.

— Дружище, раз на то пошло, а сам-то ты… хороший поэт?

— Дерьмовый я поэт. Но я хоть честно это признаю.

— Мне интересно. Пришли почитать что-нибудь!

— Нет, Гера, не буду. Завязал я с этим делом. Настоящий мужик на деле своем концентрироваться должен, а не бумагу марать или с сектантами тусоваться. Ты прости, присел я тебе на уши, просто мне реально не хочется, чтобы ты думал, мол, я один из них.

— Все нормально, Миша, нет проблем. Считай, мы с тобой там не виделись. Да и сейчас тоже. Хотя, если вдруг захочешь, присылай стихи почитать. Клянусь, хвалить не буду, разнесу в пух и прах!

Мы посмеялись, и Миша, внезапно переставший быть похожим на пельмень, побрел обратно, в свой уголок. Я задумался. Вроде, по всем статьям он прав, но счастья ему эта правота, очевидно, не добавляет.

***

Вечер не по-летнему темный, дождливый и промозглый. С утра я даже пиджак надел.

Вечером в «Мариотте» презентация крафтового пива. Знакомые пивоварню открыли, начинают продвигаться помаленьку. Позвали рестораторов всяких, розничных магнатов. Я в этом списке совершенно случайно оказался — просто встретил Федора, пивовара того знакомого, возле «Мариотта», запарковались с утра рядом, он мне пригласительный и презентовал.

Возле офиса места не было, а отель через дорогу, парковка там большая. Удачно, кстати получилось, там же камеры везде, «Вольво» моя спокойненько переночует. После пива я точно за руль не сяду.

Но раз уж сегодня выпивать, одного пива маловато будет. Иду до магазина, покупаю плоскую чекушку. Аккурат в карман пиджака входит. Как же удачно я его надеть догадался, со всех точек зрения.

В офисе камеры, да и народ еще по домам не разбежался. Вешаю пиджак на кресло, бутылка глухо стукается о спинку. Потерпи, дорогая, скоро начнем.

И вот половина седьмого, можно потихоньку сваливать. Перехожу дорогу, презентация на седьмом этаже, вот и лифт подоспел. Я один в кабине, самое время, достаю чекушку, делаю два больших глотка, киваю своему отражению:

— Твое здоровье!

Ответного кивка не следует. Человек в зеркале застывает, пронзительно глядя мне в глаза. Он неважно выглядит: дряблая кожа, морщинистый лоб, большие мешки под глазами, поредевшие неопрятные волосы. Он стареет. Он сутулится, словно постоянно боится подзатыльника от старшеклассников.

Он пьет, чтобы привлечь мое внимание. Он просто хочет, чтобы я его заметил, поругал за это, пусть бы даже наказал, но лишь бы заметил! Он потом перестанет пить, будет хорошим мальчиком, и тогда я его снова замечу и уже похвалю.

В его внезапно увлажнившихся глазах — одиночество брошенного ребенка. И огромная любовь, нерастраченная и недополученная.

— Я тебя люблю!

Искренне. От души. Словно в той практике перед зеркалом.

Человек напротив странно кривит рот. Лицо начинает беззвучно дергаться, жалкая гримаса, в глазах слезы, он отвык толком плакать.

Откуда он взялся, этот звук? Не то плач, не то крик, сдавленное мычание. Я роняю бутылку, закрываю лицо ладонями, сжимаю пальцы, чтобы сорвать, стянуть со своего лица эту нелепую гримасу. Двери открываются, седьмой этаж, тут уже встречают гостей, но я бегу мимо, закрывая лицо, я выбегаю на лестницу, кидаюсь вниз по ступенькам. Внезапно — совсем нет сил, я задыхаюсь, сажусь где-то между четвертым и пятым, прячу лицо в коленях, закрывая голову локтями. Тихонько поскуливая, восстанавливаю дыхание.

Наверное, герой какой-нибудь душеспасительной книги испытал бы душевное облегчение. Катарсис типа. Поехал бы домой, выспался, а наутро встал обновленным. Бросил пить и нашел новую интересную работу.