Елена Долгопят - Чужая жизнь

Вера открыла глаза, приподнялась на локте. И увидела у стены на полу спящего. Не закричала, не охнула. Очень тихо сползла с дивана на ледяной пол. Не спуская глаз со спящего, оделась.

Он не шевелился. Дышал затруднено. Простуженно. Вера захватила свою сумку, пробралась в прихожую. Обулась в темноте. Нащупала замок.

Она выскочила на площадку, захлопнула дверь и помчалась вниз по лестнице.

Гарик проснулся от ахнувшей двери. Не мог понять, почему он лежит на полу в ворохе постельного белья. Рука затекла. Гарик сел и принялся ее растирать, шевелить пальцами. И замер, вспомнил о женщине. На диване ее не было. Гарик поднялся, прислушался.

Стрекочет будильник. Слышны чьи-то голоса на площадке.

Яблочный прохладный запах.

Гарик обошел квартиру, заглянул в туалет и ванную.

На кухонном столе он увидел тонкий прямоугольник. Точнее, что-то вроде пластины прямоугольной формы, толщиной, может быть, в пять миллиметров. Она была металлическая, гладкая, с одной стеклянной стороной. Стекло черное, непрозрачное, холодное. У металлического края в стекле было небольшое круглое углубление, вмятина, как раз под палец. Гарик погладил углуб-ление, чуть надавил, и стекло осветилось. Появились небольшие цветные картинки. Под каждой – пояснение:

«Сообщения». «Календарь». «Фото».

В левом верхнем углу мельчайшими буквами надпись: «Нет связи».

Гарик осторожно коснулся картинки с надписью «Фото». На экране (Гарик уже, конечно, понял, что это экран) появилось множество мелких изображений. Гарик коснулся одного из них. Изображение раскрылось.

На цветном снимке он увидел женщину.

Она сидела на скамейке. Наверное, в парке. Пятно солнечного света лежало на круглой щеке. Фотография летняя, ясная, хотелось смотреть на нее и смотреть. Гарик коснулся освещенной щеки, и фотография свернулась.

Чудеса.

Гарик оставил механизм (нет, это слово, конечно, не годилось) на столе и направился в ванную. Посмотрел на свое лицо в зеркале, достал бритву. Когда он вернулся из ванной на кухню, экран был непроницаем. Гарик не стал его тревожить. Допил остатки воды из чайника, надел ботинки и куртку и вышел из квартиры.

За углом возле булочной стояла телефонная будка. Она была занята. Дверь запиралась неплотно, и Гарик слышал разговор.

– Нет, ты не понимаешь. И никогда не поймешь. И хлеб он не ест.

Лёхе дозвониться Гарик не смог, только напрасно потратил двушку, а когда вернулся, удивительной штуки на кухонном столе (да и нигде в квартире, Гарик всё обшарил, даже антресоли) уже не было.

Вера вспомнила о смартфоне у самых дверей метро, в утренней и уже усталой толпе. Выбралась из толчеи и побежала назад, к дому, по обочине, против людского течения.

Она позвонила в дверь несколько раз. Никто не откликнулся.

Вера отомкнула замки. Не переступая порог всмотрелась в полумрак прихожей. Ничего. Ни тени, ни шороха. Вера шагнула в прихожую, но двери за собой не закрыла, оставила путь к отступлению. Ни на что не обращая внимания, пролетела на кухню, схватила со стола смартфон и рванула из квартиры вон. Дверь захлопнула и понеслась вниз по лестнице.

– Твою мать! – вскрикнул, едва успев посторониться, мужчина; он поднимался тяжело, грузно.

Уже выскочив из подъезда, Вера включила смартфон. Связь восстановилась. Вера набрала номер Николая. Он отозвался мгновенно.

– Верочка? Доброе утро.

– Да, Коля, это я. Не понимаю, зачем ты мне лгал. Евроремонт, все дела. Зачем? Мужик какой-то. Спасибо, что не убил во сне.

– Верочка, милая, о чем ты?! Я ничего не понимаю, я сейчас же приеду. Ты где?

– Подхожу к метро.

– Подожди, я мигом.

– Поторопись. Ключи тебе верну.

Ларьки все уже работали, пахло дешевым кофе, и Вера его купила. Заняла место у высокого столика. Отпивала понемногу приторный напиток, ей казалось, что губы слипаются.

Он ее успокаивал, этот дешевый растворимый кофе с молоком, три в одном, чистая химия. Успокаивал и напоминал детство. Он точно ее баюкал. Вера пила его по утрам из громадной кружки. Мать еще спала, Вера собиралась в школу самостоятельно, на кухне включала телевизор, звук почти убирала, ей не хотелось, чтобы от какого-то вскрика мать вдруг проснулась, пришла и начала бы говорить:

– Ну почему ты себе кашу не завариваешь, ведь вот же лежит, ты же взрослый человек, мы же договорились, держи слово.

Мелькали на экране картинки, вспыхивали и гасли. Подобие первобытного костра, очага.

Вера умывалась, пила свой кофе, одевалась, выключала телевизор, уходила, запирала дверь. Мать хвасталась ее самостоятельностью, ответственностью, спокойным и твердым характером. Собранностью. Вера сама себе казалась в детстве очень уже старой, давней, всё про эту жизнь понявшей.