Дитер Нолль - Киппенберг

— После того, как я изучал физику, — начал он, — и не занялся еще физхимией и математикой, я некоторое время работал в клинике в рентгеновском кабинете. Ты никогда не спрашивал меня о том, почему я вдруг оттуда ушел, может быть, потому, что думал, это связано с некоторыми особенностями моей личной жизни. Но дело было не в этом. Я ушел из клиники потому, что не выношу субординацию, которая основана не на уважении к знанию и умению — этому подчиняются добровольно, не так ли. Повод для моего ухода был вполне тривиален. Ты помнишь, в сороковые годы очень широко применяли облучение. И я не был исключением, хотя у меня уже тогда возникли по этому поводу сильные сомнения. И вот наш главный врач в один прекрасный день назначил маленькой девочке, больной фурункулезом, облучение с ног до головы, и такую дозу, что заведующие отделениями побледнели, но никто ничего не сказал. Я очень корректно и, конечно, не при пациентах высказал свои сомнения. И вот тут-то, Киппенберг, все и произошло. Потому что господин главный врач видел свой долг не в том, чтобы служить человеку, а был одним из тех знаменитых врачей-волшебников, которые считают, что одновременно с профессорским званием получили от бога право распоряжаться жизнью и смертью людей. Научный спор воспринимается этими помазанниками божьими как богохульство, не так ли. И тогда я дал себе клятву, лучше всю свою жизнь где-нибудь честно проработать, где угодно, хоть в каменоломне, чем подчиняться такой иерархии.

Сигара у него потухла, он снова зажег ее, и клубы дыма окутали его.

— У нас в республике, — продолжал он, — прошло время этих богом избранных главных врачей, и, даже когда порой возникает где-нибудь такой шаманствующий целитель, он, как и все наши врачи, поставлен на службу человеку. А что касается нас, Киппенберг, то мы с тобой знаем: такой климат, как в нашей рабочей группе, найдешь отнюдь не всюду. То, как ты руководил отделом, в котором мы все вместе искали решения и делили ответственность, могло бы служить примером для других. Благодаря тебе у меня родилась надежда, что когда-нибудь так будет везде, и в науке, и вообще где бы люди ни трудились, пускай этого пришлось бы ждать еще сто лет, — он кивнул, словно бы подтверждая свои слова. — Но вчера вечером в тебе проявилось нечто такое, что мне показалось, будто ты хочешь в нашей рабочей группе установить обычную субординацию, превращающую тебя в маленького царька. И поскольку я не уверен в том, что этого не произойдет, я решил сразу же уйти — потому, что сегодня я еще могу уйти, сохраняя к тебе уважение, и потому, что я тебе слишком многим обязан, чтобы уйти потом с недобрым чувством.

Харра так и сидел, откинувшись на своем стуле и устремив глаза в потолок. Я знал, что, если он уйдет, за ним последуют другие. Я поставил стул обратно в угол и вышел из комнаты. Сам того не сознавая, я ступал тихо и осторожно: торопился улизнуть.

Я колебался, куда пойти: то ли к себе в кабинет, то ли вниз на машину, но угодил прямо в руки Боскову, который спешил мне навстречу по коридору:

— Хорошо, что я вас встретил! — сказал он и, схватив меня за руку, потянул за собой.

В своем кабинете он усадил меня в кресло, а сам, задыхаясь, плюхнулся за стол и вытер лысину платком.

— Я должен был срочно созвать партгруппу, — сказал он, — потому что положение… Н-да, скажем, довольно сложное! Мы должны принять какие-то решения, а кроме того, я хотел знать, что произошло вчера вечером.

— А что произошло вчера вечером? — спросил я.

— Ну… Вы же знаете, не прикидывайтесь! У каждого в такой ситуации могут сдать нервы. Все эти ваши начальственные взбрыки просто чепуха! Так считает и фрау Дитрих, а уж она — судья строгий. Так что сейчас все в порядке.

— Приблизительно, — ответил я, — потому что Харра подал заявление об уходе.

Босков сначала не мог произнести ни звука, потом ужасающе побагровел, так что даже уши и шея у него покраснели.

— Но это же… — Он с трудом переводил дыхание. — Да это просто… — Ему не хватало воздуха, и он пальцем оттянул воротник рубашки. — Только этого еще недоставало! — Он так рассердился, что даже вспотел. — Какая нелепость! — Но тут же взял себя в руки. — Я с ним поговорю, — сказал он. — Это нам сейчас ни к чему! Сейчас нам нужно благоразумие, и мы с вами должны выработать единую стратегию. Расскажите мне сперва, что от вас вчера хотел Кортнер.

Я не стал особенно распространяться. Кортнер от имени шефа, сказал я, во-первых, запретил всякие дальнейшие дискуссии по поводу метода и, во-вторых, потребовал от меня, чтоб я сам уладил этот вопрос с Босковом и рабочей группой. Каждый в институте знает о моем неограниченном влиянии на Боскова…