Дитер Нолль - Киппенберг

Может, и в самом деле бывают на свете чувства более сильные, чем те, которые до сих пор пропускала к Киппенбергу цензура его разума, может, и бывают, кажется, так, надо бы всерьез об этом подумать. Впрочем, как бы то ни было, он не собирается наскоро и между делом отдаваться какому-нибудь чувству. Если он сумеет обнаружить в себе великий потенциал заботы, близости, раскованности, он постарается его сберечь, чтобы таким путем прийти к единственному человеку, от которого его, судя до всему, до сих пор отделяет непреодолимая дистанциям прийти к Шарлотте.

— Посмотрим, — говорит Киппенберг, — я попробую хоть на полчасика. Но обещать ничего не могу. Мы связаны сроками, и слишком многое поставлено на карту. Хорошо, тогда позвони завтра, я не могу сейчас долго разговаривать.

Всего наилучшего, тебе тоже, Киппенберг кладет трубку.

Я проговорил по телефону всего полторы минуты и не мог понять, как это фрау Дегенхард за те же полторы минуты так резко переменила свое решение. Она теперь и слышать не желала о том, чтобы участвовать в нашей работе, она и не думала отдавать детей Боскову, во время занятий даже речи быть не может, а на той неделе, когда начнутся каникулы, она вообще предпочла бы взять несколько дней отпуска и съездить с детишками к своей матери.

Босков от изумления лишился дара речи. В поисках объяснения он переводил взгляд с меня на фрау Дегенхард, а с нее обратно на меня, и выводы, к которым он пришел таким образом, были, как выяснится впоследствии, не так уж чтобы высосаны из пальца. Он разволновался, громко запыхтел, но сумел обуздать свой холерический нрав:

— Смешно как-то получается! Всякий раз, когда у нас здесь на самом деле что-то происходило, тебе казалось, будто тебя держат вне игры, ты даже, помнится, жаловалась на это…

— Ну, жаловаться-то я навряд ли жаловалась, — очень решительно возражала фрау Дегенхард. — И вне игры я себя на этот раз совсем не чувствую. А кроме того, теперь мне и впрямь пора домой.

Однако и после этих слов она не ушла и только старалась не встречаться с Босковом глазами.

— Н-да, — сказал Босков. — До меня хоть и не сразу, но доходит все. — Он испытующе глянул на меня, и я подумал, что он хотел бы поговорить с фрау Дегенхард наедине. Но он сказал: — Можете спокойно оставаться здесь, коллега Киппенберг. Понимаете, дело в том, что мы уже перед этим занеслись в немыслимые выси и спокойно болтали всякий вздор. А ты, — и он взял фрау Дегенхард под руку, — ты произвела на меня очень приятное впечатление своей самоиронией. Я думал, у тебя уже все это позади. Но очевидно, бывают люди, которые вдруг спохватываются, что они до самой смерти кому-то чего-то не простят. В общем, чтобы коротко и ясно: ты до сих пор не забыла, что доктор Киппенберг подсунул тебя доктору Шнайдеру, но на самом деле все обстояло не так. Я это объяснил коллеге Киппенбергу, поскольку я знал, что в противном случае ты так с собой и не справишься. Словом, не начинай теперь по новой. Возьми себя в руки. Не начинай любоваться собой в оскорбленных чувствах, для которых, кстати сказать, никогда не было оснований. Я говорю тебе, как все было на самом деле, и говорю при Киппенберге, потому что тебя необходимо лечить лошадиными дозами, чтобы раз и навсегда положить конец этим глупостям.

— Ты, наверно, воображаешь, что, раз ты партийный секретарь, тебе можно совать свой нос куда надо и куда не надо, — сердито огрызнулась фрау Дегенхард.

— Вот так-то оно лучше, — отозвался Босков. — Заведись как следует, от этого становится легче. Если есть на сердце еще что-нибудь, выкладывай. А когда мысли прояснятся, мы с тобой продолжим наш разговор, что делать с детьми, чтобы ты на сей раз по-настоящему была с нами.

Больше она ничего не сказала.

Вообще-то мне надо было теперь побывать в лаборатории у Хадриана и Шнайдера, а потом заглянуть в машинный зал. А после всего этого я бы еще охотно посидел часок в кафе-молочной, наслаждаясь тем ощущением безымянности, которое открыл для себя несколько дней назад. Но я обратился к фрау Дегенхард:

— Вы торопитесь, а мы здесь разводим канитель. Знаете что? Я вас отвезу домой.

— Вот это здорово! — воскликнул Босков. — Еще минуточку. Я не знаю, буду ли я здесь, если вы потом вернетесь в институт. Потому что с вами мне еще тоже надо поговорить. История с Вильде и с сетевыми планами, о которых я ровным счетом ничего не знаю… — Голова Боскова угрожающе побагровела. — В плане об этом нет ни слова. И если даже я сейчас промолчу, то потому лишь, что вы проявили предусмотрительность, но провести вы меня все равно не провели, дорогой, и, когда самое трудное с Папстом останется позади, вам придется кое-что объяснить.