Дитер Нолль - Киппенберг

И на это Харра:

— По-моему, у вас не в порядке зрение, иначе бы вы и сами увидели, что перед вами Юнгман, а не фрау Дитрих.

Общее веселье захватило и Вильде. Но время-то уходило, и поэтому я призвал:

— Кончай, Харра, сядь и молчи.

А Шнайдеру сказал:

— Пошли дальше. А вас мы ждем с трех часов.

Конференц-зал был расположен в подвале и хорошо вентилировался, хотя не имел окон. Лампы дневного света убивали всякое чувство времени. Так было и сегодня. А кто у нас обращает внимание на Кортнера, который всегда только и знает, что поглядывать на часы? Лишь когда фрау Дегенхард сказала мне: «Скоро половина пятого, мне пора», — я спохватился, что сегодня речь шла именно о том, чтобы принять окончательное решение.

Но дискуссия сбилась с основного пути и затерялась в деталях. Это не соответствовало моей обычной манере строгого председательства, но Босков едва заметным кивком недвусмысленно приказал мне не нарушать естественного хода событий.

После того, как опоздавший Шнайдер как-то неловко и растерянно уселся подле фрау Дитрих, я вызвал Юнгмана, который, весь залившись румянцем, поднялся на возвышение и начал покрывать доску технологическими схемами. Полубольной от волнения, он выудил из карманов халата целую стопку мятых бумаг, пытаясь найти прибежище в своих записях. Шнайдер, поначалу все еще какой-то странно рассеянный, соизволил наконец подойти к доске, чтобы оказать помощь Юнгману. Когда он в верхней части одной из схем демонстрировал производство продукта и энергозатраты, вдруг подал голос Харра. Я хотел приостановить начинающийся спор, но Босков снова удержал меня кивком от вмешательства и переключил мое внимание на Хадриана.

Ибо Хадриан против обыкновения не дремал, а слушал — и слушал крайне внимательно — и даже попросил слова. В средней части юнгмановской схемы, а также на другой доске, которую Шнайдер покрывал формулами и уравнениями, он углядел такое, что следовало уточнить, и чем скорей, тем лучше, поскольку иначе будет трудно, очень трудно. И Хадриан поднялся с места, серый, измятый, и вышел к доске и взял у Юнгмана мелок.

— Можно предполагать, — начал он, — что будущие теплопотери при подготовке каким-нибудь образом… в лаборатории… — за разговором он, глубоко затягиваясь, курил свою неизменную сигарету, выпускал клубы серого дыма и руками стирал с доски, отчего его серый костюм за несколько минут сверху донизу покрылся мелом. — Это очень сложно, — бросил он в зал, — потому что скользящее преобразование… сдвоенный клубок реакций… так что все… одно с другим как-то…

Выкрик Харры:

— Ты хочешь сказать, не как-то, а, чтобы понятнее выразиться, что, приняв в целях упрощения адиабатическую систему, мы можем точно измерить выигрыш в энтропии, ведь ты же это хотел сказать, верно?

— Да, — согласился Хадриан благодарным тоном, — именно это я и хотел сказать, как то…

Юнгман, преодолевший наконец свои экзаменационные страхи и сомнения, порылся в бумажках и с жаром возразил Харре:

— Это открытая система! Ее надо выдерживать изотермически! Тогда следовало бы минимизировать разность двух функциональных значений…

— Пока суммарный ΔG не станет равен нулю, так, что ли? — сардонически воскликнул Харра и тоже потопал к доске. — Я вам, алхимикам и колдунам, докажу, что в этом случае вообще больше ничего не произойдет! На море полный штиль, а молекулы уныло блуждают по вашему реактору, пока в неизменном виде не спустятся в нижнюю часть…

Мы оба, Босков и я, внимательно следили за этой перепалкой. От меня не ускользнуло, как сильно подействовало на Боскова это объединенное выступление Юнгмана, Шнайдера, Харры и Хадриана, я припомнил, как несколько часов назад он мне сказал: «Сперва, Киппенберг, вы должны меня убедить», а что могло быть убедительнее, чем этот квартет на возвышении? Они ведь не только спорили, они заодно вырабатывали общее мнение, каждый приходил к своему выводу, а от него — к общему согласию. Но прежде всего они стимулировали друг друга: Юнгман забыл про свои экзаменационные страхи, Шнайдер проявлял все признаки отличного настроения, у Харры высокий лоб мыслителя избороздили складки сосредоточенности, а Хадриан, облаченный в перепачканный мелом мешковатый костюм, выглядел подтянутым как никогда прежде.

Когда Кортнер, демонстративно покашливая и не прощаясь, вышел из конференц-зала, Босков наконец опомнился. Его взгляд встретился с моим, и он кивнул мне. Решение было принято. Босков будет «за». Я с облегчением вздохнул. Только теперь я почувствовал себя по-настоящему сильным. Только теперь я понял, что дело будет сделано.