Дитер Нолль - Киппенберг

Мальчик был как на иголках.

— Мы что, уезжаем? С понедельника на каникулы? Тогда зачем уже завтра надо чемодан…

— Не болтай, у тебя много дел.

— Скажи только, мы уезжаем?

— Нет. Но, может быть, вам придется на некоторое время переехать.

Михаэль сгорал от нетерпения.

— Скажи, куда!

— Это еще не точно. К Босковам.

— К Босковам! Вот здорово! — обрадовался мальчик. — У них по крайней мере демократия!

Я рассмеялся.

Михаэль пояснил:

— Ну да, там так не командуют, как здесь.

— Марш отсюда! — сказала фрау Дегенхард. — Вам хорошо смеяться, — произнесла она, обращаясь ко мне. Ее лицо не было теперь энергичным, оно казалось усталым и измученным.

— Во всяком случае, вы держите свое потомство в руках, — сказал я одобрительно.

— Вообще-то Михаэль прав, — возразила она. — Слишком много запретов, все чересчур регламентировано, как в Пруссии. Но кто знает, что для них лучше! И двое мальчишек без отца…

Она встала и пошла на кухню: засвистел чайник.

Я остался один и перебирал в памяти все события этого трудного дня. С утра — на машине. Потом: Киппенберга к шефу! Неприятные минуты в комнате фрау Дитрих, они засели во мне как заноза. Я принял все удары под ложечку, нанесенные мне шефом в припадке неожиданной ярости, насладился его капитуляцией и уже чувствовал себя победителем, но под взглядом Боскова все это вдруг испарилось. Подъем и уныние перемежались в странной последовательности. Говорильню нашу я подвел к нужному результату, но мимоходом получил несколько ударов от Вильде. И вот едва я очутился в этой квартире — новые переживания.

Бывают дни, когда все сходится. И бывают минуты, когда видишь то, что было упущено за прошедшие годы: вот тут-то человек и принимает незаметно для себя решения. Он либо мирится с судьбой, либо ставит перед собой цель наверстать упущенное. Я не смирился. Мне уже давно надо было побывать в этой квартире. И что касается ликвидации иерархической лестницы, то тут каждому нужно начинать с самого себя. Когда Босков говорил, что человеческие отношения не должны ограничиваться только работой, я втайне посмеивался над его словами, в особенности споря с ним о том, должна ли наша рабочая группа участвовать в соревновании за присуждение звания передовой бригады. Но смеяться тут было решительно не над чем.

Думая обо всем этом, я оглядывал комнату. Стандартная мебель, диван, два кресла, на тумбочке телевизор, а рядом прислоненная к вазе фотография, без рамки, но аккуратно наклеенная на картон; я взял ее. Это был увеличенный фрагмент какой-то фотографии — я вместе с фрау Дегенхард; несмотря на крупное зерно, мы были довольно отчетливо видны на мутном фоне других лиц. На снимке я, похоже, что-то рассказываю, а фрау Дегенхард слушает, и на лице ее то же скептическое выражение, что я видел сейчас у маленькой Клаудии, и глаза те же. Я попытался вспомнить, но никак не смог, когда же это нас щелкнули и что я в этот момент рассказывал, по-видимому, я был слегка навеселе.

Фрау Дегенхард вошла в комнату и поставила на стол кофейник с чашками. Я вернул снимок на прежнее место.

— Давно это было, — сказала она, — на открытии нового здания.

— Теперь припоминаю, — сказал я.

Она налила кофе.

— А потом появилась машина, — продолжала она. — Я только что сдала свой экзамен. И вы меня взяли в оборот, чтобы я пошла на вечерние курсы операторов. Я не хотела, в конце концов, у меня ведь была профессия и квалификация. Но потом все-таки одолела эти курсы.

Фрау Дегенхард сидела в кресле очень прямо, и, когда она поднесла чашку ко рту, я увидел, что рука у нее дрожит.

— У меня такое чувство, что вы все же нуждаетесь в отдыхе, — сказал я.

Она так резко поставила на стол чашку, что та зазвенела.

— Ах, у вас чувства появились? С каких это пор, интересно? Может, с отъезда вашей жены в Москву и появления знакомой, которая не желает называть себя по имени.

И тут я вдруг понял, из-за чего возникла перебранка в начале нашей говорильни, и это внезапное озлобление во время моего разговора по телефону, понял наконец, почему Босков ей так строго выговаривал. Однако с пониманием пришло и сожаление, что дружеские отношения, установившиеся в результате многолетней совместной работы, были так бессмысленно разрушены. Я решил допить побыстрее свой кофе и откланяться.

Но тут в комнату явились все трое детей с громадными бутербродами в руках, мальчики в пижамах, а Клаудия в ночной рубашке до пят. Не говоря ни слова, дети придвинули кресло к телевизору, Михаэль включил его, и они, жуя, уселись, кто на кресло, а кто на ковер. И тут же сплотились, чтобы дать отпор матери, когда та сказала: